полными хозяевами. На всем побережье уже было много английских факторий по вывозу леса, особенно в устье Онеги. Летом англичане и американцы заняли и город Онегу.
25 июня 1918 года Ленин категорически указал: «принять все меры к тому, чтобы вторгающиеся на советскую территорию наемники капитала встретили решительный отпор. Всякое содействие, прямое или косвенное, вторгающимся насильникам должно рассматриваться, как государственная измена, и караться по законам военного времени».
Еще яснее было второе предостережение Ленина Юрьеву: «Если вам до сих пор не угодно понять советской политики, равно враждебной и англичанам и немцам, то пеняйте на себя…
С англичанами мы будем воевать, если они будут продолжать свою политику грабежа».
Якобы для улаживания вопроса с Юрьевым к нему от Троцкого был прислан «чрезвычайный комиссар» Нацаренус. При нем 8 июля Юрьев заключил договор с Пулем, высадившим 8-тысячный десант англичан (против 4 тысяч войск на всем Севере!).
К началу интервенции политическое настроение Мурманска — единственного «окна» в Европу — было явно против Брестского мира. Важность переговоров с Пулем заключалась в том, что англичане признали Советскую власть в крае, причем свои действия маскировали «соглашением». В результате этого соглашения с Юрьевым в Мурманске создалась морская база англичан, из которой интервенция перекинулась и на Архангельск.
Ближайшими советниками Юрьева (вернее даже, вдохновителями) в этом изменническом деле были генерал Звегинцев и старший лейтенант Веселаго. Ни того, ни другого я не знал, но в Петербурге слышал про гвардейского гусара Звегинцева, большого карьериста; был ли это тот самый Звегинцев, сказать не могу. Присланную на мое имя телеграмму Звегинцева из Мурманска с предложением примкнуть в Архангельске к решению Мурманского совдепа я, конечно, тотчас же передал Кедрову. Что последний с нею сделал, не знаю.
С 28 мая Кедров со свойственной ему энергией и решительностью принялся за выполнение возложенных на него задач. Немедленно была прекращена всякая деятельность городской думы, попытавшейся опубликовать обращение к рабочим с призывом ликвидировать Советскую власть и ее представителей. Начата была большая работа по оздоровлению морально-политического настроения среди рабочих 25 лесопильных заводов. Чрезвычайной комиссии по разгрузке Архангельского порта (ЧКОРАП) было объявлено от имени Совнаркома задание немедленно разгрузить артиллерийские склады с военным имуществом и срочно вывезти его в Котлас и на Сухону, невзирая на противодействие находившихся еще в Архангельске иностранных представителей.[86]
Иностранные представители Френсис, Линдлей и Нуланс вместе с Сполайкевичем (серб), Торетто (итальянец) и Марумо (японец) стремились противодействовать этим мероприятиям, подкупая население продовольствием и отклоняя предложения переехать в Москву под предлогом большей безопасности на Севере от немцев. Лишь около половины июля, после ликвидации восстания в Ярославле, удалось выпроводить их из Архангельска.
Около середины июня состоялось секретное совещание в исполкоме, по решению которого народный комиссар М. С. Кедров своим приказом от 22 июня 1918 года № 134 ввел в районе всего Архангельского порта, города и его окрестностей военное положение; назначил меня временно командующим сухопутными и морскими силами в этом районе (с политическим комиссаром при мне от местного исполкома тов. Куликовым), возложив временное командование флотилией Северного Ледовитого океана на начальника военно-морского отдела Селедфлота.
Одновременно тем же приказом мне было предложено принять все меры к приведению сухопутных сил в боевую готовность, а командующему морскими силами — привести в такую же готовность флот и береговые батареи.
На меня же возлагалась ответственность за эвакуацию взрывчатых веществ из складов и за взрыв последних (если не удастся эвакуировать их до десанта интервентов). Непосредственным исполнителем и эвакуации и взрыва был назначен артиллерист Костевич, мой давний знакомый.
Разговаривая с Костевичем о возможностях взрыва огромных запасов взрывчатых веществ, я узнал «утешительное» мнение этого компетентного специалиста: то ли не останется на земле и следов от города и порта, то ли не будет и самой земли под ними, поглощенной морем от действия взрыва.
Этим мнением Костевича я счел себя обязанным поделиться с женой. К моему крайнему удивлению, она отнеслась к сообщению довольно безучастно. Я нашел ее поведение единственно правильным: что же иначе оставалось делать?!
Не удивительно, что сам Костевич, как автор высказанной гипотезы о перспективах взрыва, постарался не проверять ее на практике и развил такую изумительную энергию по вывозу снарядов и взрывчатых веществ в Котлас по Двине и на Сухону по железной дороге, что Кедров выхлопотал ему в награду 3 тысячи рублей.
Зато у меня появилась другая гипотеза: не тем ли надо объяснить значительный разрыв по времени между восстанием в Ярославле и десантом интервентов в Архангельске (намечавшихся одновременно), что «союзники», зная о задаче, возложенной на меня и Костевича, не захотели испытать на себе последствий возможного взрыва. Слишком хорошо они были осведомлены обо всем, что делалось в Архангельске, причем, вероятно, через того же Костевича, перешедшего на сторону интервентов после их десанта.
Большая и весьма положительная роль в укреплении советского строя на Севере принадлежала М. С. Кедрову. Если говорить коротко, Кедров в кратчайший срок и на моих, что называется, глазах освободил советские, партийные и общественные организации от засилия неблагонадежных элементов; укрепил морально-политическое состояние в многочисленных рабочих организациях, на заводах и фабриках; руководил ликвидацией ряда восстаний; разогнал контрреволюционные организации в Вологде и в тыловых районах Севера; пресек ряд измен во всех областях политической, партийной, военной и общественной деятельности.
Решительными мерами Кедров сохранил для Советской власти огромные материальные ценности, сосредоточенные во время империалистической войны в Мурманске и Архангельске; упорядочил финансовую систему Северного края; подготовил к обороне Архангельск и Архангельскую губернию, обеспечив фланги обороны на востоке и на западе. (Не его вина, если для непосредственной защиты Архангельска и Мурманска из центра были присланы исполнители, оказавшиеся врагами народа.)
М.С. Кедров
Много сделал Кедров и для укрепления военного аппарата вновь создаваемой регулярной армии, установил крепкую связь его с местными организациями.
Он непосредственно руководил начальными военными действиями, задержав продвижение интервентов, занявших Архангельск, на Вологду вдоль железной дороги и Северной Двины.
Что касается лично меня, то я навсегда сохранил глубокое искреннее уважение к этому человеку, явившемуся моим первым наставником в трудных условиях организационной работы в Беломорском военном округе, а затем и в 6-й армии. Ему я обязан многочисленными советами по обороне Северного края от интервентов и белогвардейцев.
Не могу также забыть, как горячо он одобрял впоследствии, уже в Москве, мое желание подать заявление о вступлении в партию.
Душевную прямоту Кедрова хорошо характеризует следующий его разговор со мной. Я как-то раз откровенно передал ему циркулировавшие в городе слухи о его зверствах и в связи с этим вспомнил известные слова знаменитого кардинала Ришелье: «У меня, — говорил Ришелье перед смертью, — личных врагов нет, так как все, кого я преследовал и карал, были врагами государства, а не моими». На это Кедров со своей обычной горячностью возразил, что считает слова Ришелье или крайним лицемерием, или крайним политическим невежеством. «Настоящий советский гражданин не может так противопоставлять личные интересы государственным: враги советского народа являются и моими личными врагами», — сказал он.
Центр в предвидении десанта приказал Кедрову принять на себя командование над всем Северо-
