– Может и ограбили, но как-то слишком уж это… цинично, чтобы прямо буквально до трусов грабить. К тому же чего бы им одежду воровать, когда на ней драгоценности висели. Да так и остались нетронутыми. И кровищи там натекло, жуть! Если б ее зарезали в другом месте, откуда бы столько крови? Ты прямо как книжек не читаешь.
– Ань, а что же, никто ничего не слышал? Свидетели есть?
– Не знаю, Настюх. Мужик, который труп обнаружил, да ты, может, видела его, малахольный такой дядечка, зимой и летом одним цветом, в синем плаще ходит, он сейчас как раз показания дает.
Аннушка, облокотившись о покореженные перила, так и сыпала на меня подробностями. Каждое ее слово гулко отдавалось в высоких перекрытиях лестничного пролета.
– Странно как… – я вдруг вспомнила, что вчера вечером неясная тревога просочилась в квартиру. Ночью приснился странный, не столько страшный, сколько грустный сон – я уходила по извилистой тропинке в туманную бесконечную даль и плакала – я точно знала, что у приснившейся мне дороги нет конца, и осознавать это было очень грустно. Сегодня, занимаясь обычными делами, я почти забыла про ночное приключение. А сейчас картинка снова встала перед глазами с отчетливой ясностью.
– Ты понимаешь, – торопливая Аннушкина болтовня вернула меня к действительности, – у ее соседей полночи собака выла, никак успокоить не могли. Должно быть, чувствовала, животные они всегда покойников чуют.
– А сами соседи?
– Да что они? Спали… Кто-то вроде видел, как третьего дня приезжала к ней баба на желтой машине. Но толком не разглядели. К Ирке постоянно ездили. Один ее хахаль на сером джипе, второй на Мерседесе на черном. Бывало, еще подружка прикатит, у той Пежо, маленькая такая, синяя. А на желтой, так чтобы из постоянных, никто не ездил. И ведь ты понимаешь, Насть, ну ладно бы просто убили, ну там ограбили или надругались, а то ведь нет, и сама целехонькая, и колечки в ушах с бриллиантами, перстенек с сапфиром, цепочка платиновая с крестиком. Конечно, Ирка – баба не совсем нормальная, от нее всего можно ожидать. Жила непонятно и умерла черт те как.
– Ох, Анюта, умирать что так, что эдак…
– Не скажи, – Аннушка на мгновение задумалась, – помереть тоже по-людски хочется.
– А с чего ты взяла, что она ненормальная? Выглядела всегда очень даже…
– Ой, да я про другое. Выглядела… Ну скажешь тоже, мало ли кто как выглядит. Разве в этом дело? – Аннушка посмотрела на меня, как на неразумное дитя, – глаз у нее дурной был. Неужели сама не видела? Она на меня как зыркнет, бывало, так я болею потом неделю.
– Так ты бы ей фигу показала, от сглаза хорошо помогает.
– Не знаю, от чего там фига помогает, – обиделась Аннушка на мое несерьезное и теперь уже явно запоздалое предложение, – но история мрачная.
– Мрачная.
– У нее не только глаз, у нее вся голова была дурная, – все никак не могла успокоиться Анюта, – она же, Ира то эта, прости господи, уж с такими была причудами. Мало нам этих ее песен было, она еще и ворону завела. Соседи жаловались, орала эта ворона, как резаная, жрать там или еще по какой надобности, начинала верещать дурниной просто.
– Ворона? Какая ворона?
– Белая, с ума сойти, да?
Я слегка пошатнулась, крепче ухватилась за перила.
– Да что ты? Серьезно? У нее была белая ворона?
– Вот те крест! Всех извела. А уж гости к ней какие ходили, в смысле к Ирке этой, а не к вороне… А уж мужиков то, а уж откуда такие деньжищи… Нехороший тут какой– то след, точно тебе говорю. Еще неизвестно, что там при обыске у нее нашли. Может тротил или гексоген, может, она вообще с террористами дело имела. Или с сатанистами, – для Аннушки любая нечисть была едина, – Поди разбери, чужая душа потемки… Да…
Соседка протяжно вздохнула и уплыла достирывать брошенное ради такого происшествия белье. За ней поковыляла разжиревшая такса Нюра, тяжело переваливая упитанное брюшко со ступеньки на ступеньку.
Я еще какое-то время постояла в задумчивости, но потом, собравшись с силами, все-таки вышла на улицу и направилась в сторону магазина за свежей булкой для Риты.
Пока медленно шагала в сторону продуктовой лавки, вспоминала, что знаю про Иру. Певица погорелого театра, почти в буквальном смысле. Она приехала из какой-то северной провинции, где пела в местной «оперетке». Театр лет пять назад закрыли за недостаточностью финансирования и прима Ира, исполнявшая все главные роли, подалась в Москву, торговать экстерьером, как судачили острые на язык местные старухи. Благо было чем, недостатка в купцах не наблюдалось. В этом доме она поселилась три года назад, купив на пике цены просторную трехкомнатную квартиру отбывшего на историческую родину Марка Самуиловича Карца. Все эти детали я знала опять же от Аннушки, потому как сама с соседями не особо контачила.
По слухам, Ира подвизалась на музыкально-развлекательной ниве. Пела в кабаре. По моим меркам это было кзотично, но не более того. А вот одна деталь в свете последних событий, несомненно, заслуживала внимания.
Месяц назад мы с Лешкой отдыхали в тихом турецком отеле, куда приезжали проветриться любители гольфа. Сами таковыми не были, но справедливо рассудив, что гольф и неуемная турецкая анимация несовместимы, отправились именно в «Флорию», не пожалев кругленькой суммы. Ожидания наши оправдались – публика была в меру респектабельной, к разгулу не склонной.
На гольфовые поля вышли исключительно любопытства ради, и первый человек, которого увидели на подступах к зеленым пологим холмам, была … Ира. Она меня конечно не узнала. Или сделала вид, что не узнала. Лешка же сразу оживился.
– О смотри, соседка, – стервец безошибочно узнал в томной даме, шествующей под ручку с солидным брюхатым дядечкой, злую фею моих комплексов. Надо же, думала, он на соседок и не смотрел никогда.
– Прозорливый ты мой, – слегка обиделась я, – все-то ты подмечаешь, всех узнаешь.
– Шутишь, такую фифу не узнать. Ноги у нее отпад, растут прямо из подмышек!
– О господи!
– Да ладно, Насть, ты лучше посмотри, с кем она вышагивает.
Всматриваясь в парочку, замешкавшуюся у смешной маленькой машинки, возившей игроков, слегка икнула от неожиданности. В важном господине я узнала прогрессивно мыслящего губернатора одного из удаленных от Москвы северных регионов. Славился он не только смелыми взглядами на суровую российскую действительность, но и строгими семейными принципами. Среди политической элиты он был, что луч света в темном царстве – семь детей, пятеро из которых усыновленные, дородная красавица жена, косая сажень в талии… Все интервью он непременно начинал и заканчивал эмоциональными сентенциями о морали, о нравах, о святых для сердца каждого русского человека вещах – любви к родному дому, к единственной, богом данной, женщине, верности, которую следует хранить не только родине. На его счет даже анекдоты ходили.
– Да ну, Леш, просто похож, – не поверила я своим глазам.
– Он это, точно.
Промокнув белоснежным платочком вспотевшую под бейсболкой лысину, господин втиснулся в автомобильчик и парочка укатила в залитую солнцем зеленую даль. Собственно все. Пока было не ясно, имеет ли это отношение к делу.
Некоторое время назад я вошла в такое крайнее противостояние с окружающей действительностью, что в одночасье поменяла всю жизнь. Поставила крест на личном и с головой ушла в работу, открыв, ни много ни мало, собственное «Бюро семейных расследований». С коллегами повезло, на меня трудились целых два человека – женщина на все руки Лизавета и чудо- оперативник Гриша. Пока Лизавета вела бухгалтерию, занималась клиентской базой и поддерживала относительный порядок в офисе, Гришка колесил по Москве в поисках улик, изобличающих неверных мужей и жен.
