обратно). — В гробу, — сообщил Лёва на предельной ноте, — в гробу он видел таких Рокфеллеров! В гробу и в белых тапочках!.. И вообще, если этот гад немедленно не засветит пленку, он, Лёва Кускис, засветит ему промеж глаз!».
Кончилось тем, что перетрусивший господни Ван-дер-Мюльде снял с шеи фотоаппарат, присовокупил к нему бумажник и протянул Лёве красноречивым жестом: «Забери все, отпусти только душу на покаяние!»
— Лев! Оставь его! — умолял измаявшийся Шубейкин. — Давайте уйдем!
Леву и самого испугала столь внезапная и полная виктория. Но показать тыл сейчас было бы зазорно. Поэтому Лёва, капризно отпихнув предложенную ему контрибуцию, сказал:
— Пусть поллитру ставит… фрайер! У него там что — валюта? Вот пусть гонит бутылку виски.
— Да где он возьмет виски-то? — пожалел иностранна Витя.
— Как где? В «Березке»… Ты, корабль пустыни! — высокомерно обратился Кускис к побежденному. — Можешь купить бутылку уиски? Бэлая лошайд? И-го-го! Понимаешь?.. Ол райт шнапс тринкен! — и Лёва сопроводил свой вопрос международным жестом.
— О-о, йес! — просиял господин Ван-дер-Мюльде. — Понимаешь! Да-да! Шнапс! Очень ка-ра-шо!
Фу ты, господи! Все становилось на место: повторялся токийский вариант. Гангстеры везде были гангстерами, а толстый бумажник — толстым бумажником.
Они отправились в хитрый валютный магазин с навечно заколоченными парадными дверьми. Лёва, однако, знал способ проникновения внутрь. Он позвонил с черною хода, подмигнул впустившей их девушке: «Рябчика заграничного привели, Мусик, 'Белой лошалью' интересуется. Есть?»
— Да хоть залейся. — дернула плечом Мусик. Господин Ван-дер-Мюльде торжественно приобрел бутылку виски.
Лёва приотстал и, пошептавшись с продавщицей, унес еще две. Его учетверенный рубль и здесь срабатывал безотказно, не хуже тщеславного доллара.
В мастерской у Шубейкина господин Ван-дер-Мюльде, индя, как Лёва бесстрашно льет в мутные стаканы виски, забеспокоился было, начал объяснять, что так нельзя, опасно, следует этот напиток обязательно разбавить. «Жжюче! — пугающе говорил он, теребя себя за кадык. — Здесь… жжюче! — и тыкал пальцем в стаканы. — Лёда! Лёда!»
— Да ни хрена с тобой не будет — так стрескаешь! — успокоил его Кускис, разламывая на три части черствый батон. — Нету у старика холодильника, не завел еще. Жжюче. жжюче… напугал. Видали мы твою белую клячу! Верно, Витек?
Шубейкин, не употреблявший ничего крепче кефира, лишь поднял вверх светлые брови.
Господин Ван-дер-Мюльде, выпив неразбавленный виски, нашел, что это не так уж страшно. Более того: после второй порции, последовавшей стремительно вслед за первой, он обнаружил внезапное просветляющее действие напитка. Ему показалось, что он вполне понимает язык своих собеседников. Вернее, наоборот: что они его достаточно хорошо понимают. Во всяком случае, соединенными усилиями им удалось, наконец-то, установить кто есть кто: господин Ван-дер-Мюльде не есть шпион, он независимый бизнесмен: Лёва не гангстер, он тоже… независимый… ну, бизнесмен не бизнесмен, а — как бы это? — деловой человек, предприниматель — о! (тут они, чокнувшись по-русски, выпили в третий раз); Шубейкин — не лаццарони, нет! («У меня даже не берет!» — бил себя в тугую грудь Лёва.) Дальше, правда, возникла заминка: труднее оказалось объяснить господину Ван-дер-Мюльде суть и, так сказать, движущий пафос Витиного эксперимента.
— Из принципа он, понял?! — шумно втолковывал Лёва. — Чтобы доказать всем! Ну, как у вас там один дух по канату над Ниагарой прошел — помнишь?
— Лев, по-моему, он все-таки не американец, — подсказал Шубейкин.
— Да какая разница, — отмахнулся Кускис. — Короче, из спортивного интереса. Во! — сейчас врубишься: спорт! Усек? Дас ист спортсмен!
Господин Ван-дер-Мюльде усек. Господин Ван-дер-Мюльде горячо потряс Вите руку. Спортсменов он уважал. Элкьяер! Марадона! Десять тысяч фунтов стерлингов за один выход на поле. Спорт — тоже бизнес. Хороший бизнес!
Он закивал. Уважительным взглядом окинул Витину мастерскую: вери гуд! Ка-ра-шо!
Посмотреть у Шубейкина было на что. Сам-то он полагал, что главное его богатство — картины, плотно, одна к одной, развешанные по стенам. Но господин Ван-дер-Мюльде другое ценил в этой жизни. Больше всего восхнтила его могучая четырехспальная кровать под балдахином, в стиле ретро. О, это было достойное сооружение! Он даже почтительно поаплодировал кровати: колоссально! И так же почтительно поинтересовался: сколько? Сколько может стоить здесь это чудо архитектуры?
Витя поскреб в затылке:
— Затрудняюсь вам ответить точно, — сказал он. — Видите ли, промышленность давно такие не выпускает, если только в комиссионке… Мне-то лично вот эта обошлась в бутылку.
Да, за громоздкие предметы, за мебель и утварь, Вите Шубейкину приходилось иногда платить. Скажем, хорошие летние туфли или зимние ботинки можно было свободно выудить из мусорного контейнера. Или раздобыть другим способом, более «галантерейным», которым преимущественно и пользовался Витя Шубейкин. Он, когда догоняла нужда (запасов Шубейкин не создавал), просто прогуливался возле обувных магазинов, подкарауливал какого-нибудь переобувшегося гусара или почерневшего внезапную аварию командированного. Такая обувь, с ноги, оказывалась, как правило, мало ношенной, хотя нуждалась иногда в мелком ремонте, особенно — брошенная людьми командированными, заезжими. Но Шубейкина это не смущало: он освоил искусство холодного сапожника и на починку не тратился.
Примерно таким же способом обновлял он верхнюю одежду, только прогуливаться надо было вокруг жилых девятиэтажек и неприменно с утра пораньше. Костюмы, куртки, демисезонные пальто не пролезали в зев мусоропровода, население складывало их поэтому внизу, возле бункера, аккуратно завернув в газетку. Витя же, совершая предрассветный моцион, за полчаса до прихода уборочной машины снимал урожай. Он не торопился, присматривал вещь по плечу и по вкусу. Так, например, костюмы Витя брал только гэдээровские. Здоровые традиционалисты-немцы по старинке шили одежду добротную, удобную в носке, и хотя за ультрамодностью не гнались, ухитрялись оставаться всегда современными.
А вот с мебелью было сложнее. Шифоньеры, кресла, диван-кровати возле бункера мусоропровода никто оставлять не осмеливался: матерились рабочие-грузчики, выявляла по приметам и срамила домовая общественность. От мебели поэтому избавлялись тайком, в ночи: оттаскивали ее подальше от своего подъезда и, чтобы исключить розыски бывшего владельца, частично разрушали «подкидышей», дескать, внимание! — брошено.
Так было и с уникальной кроватью, поразившей воображение господина Ван-дер-Мюльде. Двух мужиков, пытавшихся отломать у нее спинку, Витя прихватил в половине первого ночи метрах в трехстах от своего ателье. Мужики, правда, успели спрятаться за угол, но Витя выманил их оттуда, посулив бутылку, если они утащат это плоскогорье (кровать тогда была еще без балдахина) к нему в мастерскую. Бутылка у Вити сыскалась одна, но большая — ноль семьдесят пять литра, и поскольку насчет емкости специальной оговорки не было, мужики употребили ее всю. После этого подвига они расчувствовались и уже за так, из уважения только, приволокли Вите антикварный буфет позапрошлого века, с амурами и кариатидами.
Господин Ван-дер-Мюльде подивился баснословной дешивизне кровати и ткнул пальцем в буфет: а это сколько?
Витя опять поскреб в затылке. Буфет достался ему даром, в придачу как бы, однако знакомый реставратор, приходивший поставить на место одну кариатиду (мужики заранее вышибли ее, дома еще), выпил между делом полбутылки. Вторую половину прикончил столяр-краснодеревщик, сооружавший по Витиной просьбе балдахин над кроватью. Столяру не хватило одной поллитры — и Витя выпоил ему эти остатки. Стало быть, на круг буфет тоже обошелся в бутылку. Так Витя и доложил.
Затем господин Ван-дер-Мюльде узнал, что за бутылку приобретены также книжный шкаф, четыре кресла (на одном из них он сидел) и огромная театральная люстра, похожая на колесо арбы. Это привело его в крайнее недоумение: что за странная такая цена — бутылка? И что это за всемогущие такие бутылки? (Господин Ван-дер-Мюльде произносил «пудель»). И где, наконец, мистер спортсмен берет эти замечательные пудели?
— Бутылки-то? — спросил Витя. — Так-э… бутылки — за бутылки.
