Куликовой стать его женой.
И Ниночка согласилась.
Подружкам Ниночка объяснила свою сговорчивость так:
— А, надоело, девки! Я же с ним три года переписывалась, восемь общих тетрадей извела. А теперь что — этому обормоту Витьке еще три года писать? На фиг надо! Что я им — член-корреспондент?..
Мы крепко подозреваем, что за этим, модным нынче, практицизмом Ниночки скрывалось нечто другое, вполне, может быть, возвышенное чувство: любовь, скажем, или по крайней мере, увлечение. Потому как, честно говоря, бравый и симпатичный Серега Терешкин настолько превосходил своим видом и положительностью окружающих длинноволосых юнцов, что, безусловно, мог покорить сердце любой девушки. Нельзя также сбрасывать со счета и предварительную трехлетнюю переписку. Однако в наши намерения не входит разоблачать притворство Ниночки или судить ее за то, что она произнесла эти никчемные слова вместо каких-нибудь романтических, вроде: «Я вся горю, не пойму отчего…»
Ну, словом, так это было или по-другому, а через положенный месяц Серега повез Ниночку во Дворец бракосочетаний.
Ехали они в такси. Водитель им попался довольно словоохотливый.
— Это ты, братка, правильно делаешь, — говорил он, полуоборачиваясь к жениху. — Раз перешел на мирные рельсы — первым делом строй крепкую семью. Я сам, братка, три года отбухал в группе наших войск. А как вернулся, так Лельку свою за рога и в ЗАГС. Ну, сперва, конечно, подсыпал ей для профилактики. Жалко, ухажеру ее не успел рожу начистить — его, козла, дня за два до этого на флот забрали служить…
опубликованные в многотиражке завода электрооборудования под заголовком:
«СОЛДАТСКАЯ ОБИДА»
От редакции:
Нелегка солдатская служба: подъемы, тревоги, утомительные ночные марш-броски, постоянная шлифовка боевого мастерства. Но вернутся солдаты в казармы, прочтут письма от родных и близких, от невест и любимых, и посветлеют их обветренные лица. Радуют воинов весточки из дома, особенно от верных подруг, от таких замечательных девушек, которые, как справедливо замечает рядовой энского подразделения Виктор Бочукин, «вместе с нами служат и в стужу спешат на ученье, в прицел с нами верно глядят и в город идут в увольненье…»
Но бывают, к сожалению, и другие письма, от которых обида сжимает сердце солдата. Вот на такое-то письмо прислал ответ в редакцию наш земляк В. Бочукин. Печатаем его с небольшими сокращениями. «Здравствуй, когда-то дорогая Нина! Я получил твое письмо, в котором ты цинично сообщаешь, что вышла замуж. А ведь не прошло и двух месяцев, как мы простились в том светлом парке над тихою рекой. Твое письмо, Нина, мы читали всем взводом, и ребята, как один, возмущались твоим бессовестным и развязным поведением. «Плюнь на нее! — говорили они, выражая свое осуждение. — Еще встретишь настоящую девушку, а не такую фальшивую лгунью».
Но я, Нина, хочу спросить тебя: ты помнишь эти встречи и вечер голубой? Нет, видно, ты все забыла и растоптала. Но знай, Нина, что мы, солдаты, презираем таких девушек. И я тебе прямо скажу:
С приветом Виктор».
Еще восемь страниц автор не имеет возможности привести здесь. Речь идет о тех самых «небольших сокращениях», которые хранятся в недоступном для постороннего глаза архиве заводской многотиражки.
Впрочем, и рассказанного выше вполне достаточно, чтобы, вслед за одним известным писателем, воскликнуть; «С любовью не шутят!».
Мы слышим…
У нас многие люди обижаются на новые крупнопанельные дома. Находят в них массу недостатков, а больше всего клянут главный — звукопроницаемость. Что это, дескать, за свинство: на первом этаже ложкой по тарелке стукнут — на пятом отдается.
Слышимость, конечно, в новых домах исключительная — тут спорить не приходится. Но если объективно разобраться, не такой уж это страшный недостаток. Вернее сказать, это недостаток, который содержит в себе определенные достоинства.
Вот, к примеру, недавно сидим мы с женой дома, и вдруг снизу начинает доноситься этакое потюкивание: тюк-тюк-тюк… тюк-тюк-тюк… Я сражу же одеваюсь и беру пластмассовый бидон на четыре литра.
— Куда это ты собрался? — интересуется жена.
— Как куда… За пивом, — отвечаю.
Дело в том, что под нашим домом, в подвале расположена закусочная «Ветерок». И туда довольно часто пиво завозят. Бочковое. И как только начнут торговать — насосом постукивать, — так на всех пяти этажах боевая готовность номер один. Даже можно относительно длины очереди сориентироваться: если бесперебойно подкачивают — значит там народу битком, а если с промежутками стучат — значит никого.
Жена покрутила пальцем возле виска и говорит:
— Ты соображаешь или нет? В одиннадцатом часу ночи пиво ему привезут! Вовсе уж осатанел, прости господи!
Я глянул на часы: точно — одиннадцатый, поздновато как будто для пива. Потом прислушался внимательно — вроде это и не насосом тюкают. Вроде где-то в квартиру тарабанят. На первом или на втором этаже. И действительно: внизу прошаркали домашними шлепанцами но коридору и спрашивают: «Кто там?» Из-за дверей отвечают: «Бу-бу-бу…». Хозяин помолчал и снова спрашивает: «А кого надо?» Из- за двери опять; «Бу-бу-бу…».
У нас по коридору звук хуже распространяется, теряет силу на лестничных поворотах и глохнет. А через перекрытия идет свободно. И поэтому нам жильца нижнего хорошо слыхать, а того, кто за дверью, — не особенно. Жилец, в частности, говорит: «Иди откуда пришел!» А собеседник ему отвечает: «Бу-бу- бу…»
Жена говорит:
— Или это Синцов или опять какой-то идиот дома перепутал.
— Ничего хитрого, — соглашаюсь я, — типовое проект рование.
— Вам хоть типовое, хоть нетиповое, — говорит жена. — Зальете глаза и шарашитесь.
Между тем неизвестный начинает колотить сильнее. До этого он костяшками пальцев стучал, а тут, похоже, лупит уже полным кулаком.
Жена послушала, послушала и говорит:
— Нет, это не Синцов.
Сннцов этот, горемыка, в нашем подъезде проживает. Раз в неделю он приходит домой на бровях, и родственники, с воспитательной целью, не сразу его в квартиру запускают. Тогда он стучит. Не подряд, конечно, а с промежутками — чтобы домашние про него окончательно не забыли. А чтобы они не спутали его с кем посторонним, Синцов стучит художественно: выбивает какие-нибудь марши или побудки.
