Посмотреть на диковинную картофелину сбежалось пол-института. Смеялись, охали, за головы хватались от изумления. Некоторые поздравляли Бреева, трясли ему руку, словно он скелет мамонта откопал.
Один старик Кукушкин из сметного отдела никакого восторга не выразил. Он прицелился в картофелину взглядом, озабоченно почесал себя за ухом и сказал:
— Чистить ее трудно будет.
— Как чистить?.. Зачем чистить? — растерялись присутствующие.
Особенно возмутились девицы, молодые специалистки. Они прямо зафыркали, плечиками запередергивали: фи, дескать, какая примитивщина!
— Можно, конечно, целиком сварить, нечищеную, — подумал вслух Кукушкин. — Только здорова она больно: пока до середины проварится, сверху все бахромой пойдет, рассыплется. Получится болтанка, какую свиньям варят.
— Да зачем же варить-то ее? — спросили Кукушкина.
— А что ж с ней делать? — удивился Кукушкин. — Картошка — она и есть картошка. Мы вон, в сорок третьем году дело было, тоже раз выворотили дуру — вылитый Черчилль. Уинстон. Даже сигара во рту недокуренная.
— Ну? И что? — придвинулись слушатели.
— Что-что? Сварили и съели… за открытие второго фронта.
Слушатели разочарованно вздохнули, а в задних рядах кто-то даже сказал: «Тьфу!»
Молодые специалистки оттеснили Кукушкина от Виктора, стали горячо убеждать Бреева ни в коем случае не варить картошку, а отнести в редакцию газеты: пусть её там сфотографируют для всеобщего обозрения. Там любят подобные необычные штуки. Недавно вот под рубрикой «И такое бывает» поместили фотографию морковки, похожей на человеческую ладонь. «Представляете! — трещали они наперебой. — Надпись сделают: вот какая удивительная картофелина выросла на огороде инженера Бреева В. И… Она сколько весит? Два с половиной!.. Фантастика! Это же все обалдеют!» Виктор и сам подумывал о газете. Морковную «ладонь» он тоже видел и полагал, что его «фига» даст этой «ладони» сто очков вперед.
Он так и сделал. Только сначала позвонил знакомому журналисту, корреспонденту одной центральной газеты, посоветовался. Журналист без энтузиазма сказал: «Попробуй отнеси».
Бреев вялый тон его понял по-своему. Они, хотя и старыми приятелями были, но частенько ссорились. И все по одному поводу. Виктор обвинял газетчиков в том, что они врут частенько по вопросам производственным и экономическим. Приятель отругивался: «Как работаете, так и пишем». А раз они серьезно поцапались. И приятель злым, вызывающим голосом рассказал одну историю. Про то, как его однажды, молодого еще газетчика, посылали делать репортаж из строительного треста, раньше всех принявшего на хозактиве предмайские обязательства. Он приехал, прочитал обязательства и попросил познакомить его с инициаторами — с той бригадой, которая первой, так сказать, флаг подняла. Отвезли его в бригаду некоего Иванова, да маленько сплоховали. Сопровождающий из треста, грузный дядя, позже его из «газика» выкарабкался. А он выскочил — и прямиком к бригадиру: дескать, поздравляю и — расскажите подробности. А бригадир на него матом: какие, к прабабушке, предмайские, когда мы еще и с предновогодними не распурхались! Потом — и сопровождающего матом: «Где обещанное уголковое железо?!»
— Вот такие, как ты, — говорил журналист, навалившись грудью на стол и держа вилку наперевес, — такие вот чистенькие и тянут руку за «липу». А пресса потом виновата.
Бреев вывернулся. «Вот ты бы и написал про нас таких! — сказал задиристо. — И врезал бы. А ведь ты небось повозмущался, да и воспел обязательства?»
— Опять я! — расстроился приятель. — Может, и бурить за вас прикажешь? Авторучкой?
Ну, понятно, навеки они не расплевались, и потому Бреева холодный тон приятеля не отпугнул: мало ли какое настроение может быть у человека.
— Слушай, а кому там отдать ее? — спросил он.
— Кому отдать? — журналист подумал. — Да, наверное, в отдел информации. Там блондин такой сидит… ушастый, я его фамилию забыл.
Ушастый блондин оказался не совсем блондином, а серый морщинистым человеком, с длинным унылым носом. Он тоскливо посмотрел на бреевскую «фигу», вздохнул и молча выдвинул один из ящиков стола. Каких только картофелин там не было!.. Был слон; была собака с одним ухом, смахивающая породой на перекормленного пинчера; жираф без задних конечностей; шестипалая нога; была даже картошка, похожая на голову гнома, курящего трубку (Бреев вспомнил кукушкинского Черчилля).
— Урожай нынче большой, — безрадостно сказал блондин.
Бpeeв несколько сник.
— Так, может… в порядке конкурса? — спросил он держа свою великанскую «фигу» двумя руками, как малого ребенка.
— Думаете, ваша победит? — усомнился блондин и покачал носом. — Еще неизвестно кому она фигу показывает.
— То есть… что значит — кому? — испугался Бреев. — Никому. Просто игра природы.
— Интересная получается игра, — зловеще, как показалось Виктору, сказал ушастый.
Вдруг в комнату влетел еще один человек, значительно моложе блондина, но чрезвычайно полный, похожий на Швейка, с трубкой в зубах. Человек запаленно дышал, из трубки летели искры. Знай Бреев редакционную обстановку, он сразу бы догадался, что так запаленно дышать может только ответственный секретарь.
— Где?! — крикнул человек. — Ага! — И стал толстыми руками так яростно хватать картофелины, словно собрался повыкидывать их все к чертовой матери.
— Дырка! — бормотал он. — На четвертой полосе… Заткнуть нечем. — Он выбрал собаку-пинчера, но нечаянно отломил ей последнее ухо. — Э, черт, пропала!
И тут человек заметил стоящего с «фигой» Бреева.
— Вот! — закричал он, выхватывая у него картофелину, — Ее поставим! У-у-у, зверюга! Фига Ильи Муромца, а?!
— А клизму нам не поставят за эту фигу? — попытался охладить его ушастый. — Кому, спросят, показываете-то?
— Кому?! — воинственно спросил толстяк. — Им! — он ткнул «фигой» в сторону окна. — Тем самым! Которые думают, что мы без них с голоду перемрем!.. Это будет, как «наш ответ Чемберлену» — помнишь?
— Там кулак был, — сказал ушастый. — И подпись объясняющая.
— А здесь фига будет!
— Фига даже современнее, — осмелился вмешаться Бреев. — Мы же никому не грозим.
— Верно, товарищ! — хлопнул его по плечу толстяк. — Не грозим. Вот фиг вам — и все! — Он повернулся к ушастому. — Тащи фотографу. Ставим. В субботний номер.
В субботу после обеда Виктор купил «вечерку». То, что он увидел, так его ошеломило, так резко и больно унизило, что Бреев едва не разрыдался прямо возле киоска. Фигу на фотографии вырезали. Да не просто вырезали: сволочь-художник притиснул указательный «палец» к среднему, ликвидировав пустоту, ампутированную же фигу выпрямил и, переклеив на другое место, задрал вверх. Картофелина теперь хвастливо показывала большой палец. Назывался этот натюрморт: «Урожаи?.. ВО!!» Ниже следовала подпись, облыжно утверждающая, что именно такую картофелину выкопал он, Виктор Иванович Бреев, на своем огороде.
Бреев представил, как появится в понедельник на работе, и застонал. Ему захотелось тут же провалиться сквозь землю, исчезнуть, перенестись в другой город, тысячи за три километров.
Но Брееву не дали дожить и до понедельника. Телефонные звонки начались уже через час. Те немногие, кому Виктор торопливо успевал объяснять, что картофелину реконструировали без его ведома и согласия, холодно выражали ему свое соболезнование. Но чаще Бреев не успевал и слова вставить. Его с ходу начинали обвинять в отступничестве, в том, что он наплевал в душу родному коллективу. Особенно неистовствовали молодые специалистки. Одна из них распалилась до того, что обозвала Виктора христопродавцем.
