Стеснили мужчин, завернули, и вот уже мужчины сами, без принуждения по живому коридору движутся, в проход между трубчатых загородок просачиваются и клином входят в жидкую толпу зевак. Как были вместе, сбившись плотно, так и теперь стоят. И будто стена разделяет шахтеров, рудокопов в жженых тряпках, и тех, кто поглазеть на них пришел. От них, от шахтеров, все сами, как будто от чумных, отодвигаются. А можно так сказать, что расступаются почтительно, — это как посмотреть.
— Слышь, а что такое вообще теракт? Слышь? А есть те, кого захватили, живые?
— Да! Здесь я! Сверху, из банкетного!
— Ну так и что там? Это вас взорвали? Что там вообще конкретно?
— Знать бы — мы сами без понятия. Ну налетели маски — шоу, всех мордой в пол.
— Да кто же, кто?
— Да наши, русские. Что не черные — точно.
— …Так это они нас? То есть, собственно, вас? А с вами и нас заодно!
— Забудь. Первый взрыв на четвертом, в банкетном — второй. Не связано, но наложилось, понял?
— На четвертом, точно, подтверждаю. Не знаю — вроде газ какой-то… короче, в этом роде.
— Ну, а эти-то, эти-то что? Наши русские? Кто? Почему?
— Ну ты и вопросы — что делать и кто виноват.
— …Значит, так: никто и никого здесь взрывать не собирался. Хотели одного валить — конкретно.
— Кого, кого конкретно?
— А Драбкина такого, не слыхали?
— Тот самый? Это «Базель», что ли?
— Именно. Как только ворвались, так сразу заявили — нам нужен этот перец, остальных не трогаем. И Драбкину — мол, выходи, Леопольд, — подлый трус. Выходишь — мы всех отпускаем.
— …Так что ж они его на рожу-то?.. Не знают?
— …На рожу, на рожу. Всех в пол сначала, а потом ходили поднимали рожей кверху — тот, не тот. А в зале двести человек, обслуги не считая.
— …Что, значит, сам не вышел?
— А ты как будто вышел бы?
— А выстрелы? Ведь были выстрелы.
— Не слышал я. Как будто кто-то дернулся, кого-то завалили.
-..А в чем претензия — не в теме?
— Это к Драбкину, что ли? В самых общих чертах. В общем, маски вот эти, я так понял, офицеры бывшие, отставники. На квартиры их кинули… «Базель»… ну, с жилищными сертификатами там что-то. Триста с чем-то человек там, с женами, с детьми. Жестко всех, начисто. Ну, вроде в газетах потом об этом писали. Ну, они по судам потаскались и, видно, до края дошли — вылезай, сука Драбкин.
— …Уроды, быдло обезумевшее — столько человек под пули. На что рассчитывали, как? Ну, взяли этого вот Драбкина и дальше что?
— При чем он тут, конкретный Драбкин? Драбкин — символ, понимаешь? Громоотвод своеобразный, Молох, золотой телец.
— Это что же — штурм Зимнего? Мир хижинам, война дворцам?
— А что, не похоже?
— …Друг, можно тебя на минутку?
И откололись четверо от остальных.
— Значит, так, мужики: мы ведь с самого начала вместе. Ну и чего нам тут? Пошли. Повторно родились — креститься надо заново. Чтоб кровь из прозрачной и ангельской — снова нормального цвета. Чтобы опять из духа человеком, нам это дело надо оросить.
— Кстати, этот-то где? Где сомнамбула? Я видел же, видел его!
— Зачем он тебе?
— Да вроде тоже с нами пробивался.
— Вон он, вон!
— Друг! Слышь? Иди сюда! Да стой ты! Предлагаем с нами — как?.. Да куда ты опять порываешься? Что позабыл, родной, скажи? Ничего не отвечает — только головой качает. Ау, ну где ты там? Живой! Главное! Мы все здесь живые! Трижды! Такого не бывает, скажешь, а мы — есть! А-а — а-а-а-а-а! Живые! Йу-ху-у-у-у-у!
И налетели на него, сомнамбулу, восьмируким чудовищем, завертели, закружили, затрясли, затискали. Как будто футболист он, только что забивший победный гол в финале Лиги чемпионов, — настигли, изловили, обняли, напрыгнули, нисколько «голубого» своего порыва не стыдясь.
Сомнамбула лишь тупо подавался, словно ванька — встанька, под ударами. За ворот его затрещавший влекут за собой:
— Послушай, друг, нам без тебя никак! Ты от нас никуда теперь, слышишь?
— Мы — целое теперь, одно! Москву сейчас — раком!
И вот уже по улице ночной идут, шатаясь, впятером — на зыбких ногах, уходящих в мостовую, как в воду; в обнимку шествуют, как победители чемпионата, не то от смеха загибаясь, не то от слез захлебываясь, — так сразу не поймешь; гиена так то ли смеется, то ли плачет, у волка так бывает, с непривычки трудно отличить улыбку от оскала Идут, орут, поют и на людей, не выдержав, бросаются — на девушек, мужчин, старух, японцев, всех подряд, не разбирая, — в тиски объятий зажимают, без сострадания, до хруста сдавливают и будто метят, метят каждого, размазывая сажу по сжатому в ладонях девичьему, мужскому ли лицу. Без устали людей в затылки, лбы, носы и щеки чмокают — с оттяжкой и трубным сопением, смачно. Чумные словно, бесноватые, и цель одна у них — побольше за собой в могилу утащить.
На улице светло, как днем, — Москва же, ночь глубокая в Москве, когда на улицах центральных море разливанное огней и ослепительно подсвеченные здания меняются перед глазами, словно жемчужно- матовые снимки в дорогом альбоме открыточных красот. Народу — пруд пруди, ведь пятница, и в ресторанах, барах нет свободных мест, и открывается их воспаленным взорам не то Аркадия, не то Валгалла, столько девушек вокруг — раздетых, полуоголенных, открывших грудь по самые «не могу» и ноги, — соответственно, по самые «не балуйся». Парят, гарцуют, надвигаются безжалостно, в упор не замечая, проходя насквозь, навылет, словно ты — пустое место, и бедрами свои короткие, зачаточного рода юбчонки рвут… ну, в самом деле, ну, нельзя так, сучки! Вам жарко, лето, но не до такой же степени! Бретельки эти ваши, спины гладкие, горячие, как солнцем прокаленная морская галька, вот эти животы открытые, трусы как будто из нектара и амброзии, столь смехотворно условны они, столь прозрачны и призрачны, и какой их только дьявол соткал, какая садистски-изощренная «Прада» сработала?
Дара речи лишаются, словно в пубертате, и глазами пьют, нещадно схватывая все, ничего не упуская: и нечаянный выгиб спины, и скульптурное высвечивание ягодиц под юбкой, и пушок нежнейший вдоль хребта, и контраст между тонкостью смуглых лодыжек и громоздкостью ступней, обутых в белоснежные кроссовки.
— Вон, вон, смотри.
— Целый выводок — откуда?
— Я не понял — последний звонок, выпускной? Какой же день сегодня? Месяц?.. Что за концерт сегодня, девушка, вы не подскажете?
— Ну, ребята, это чересчур! Эротический заповедник!
— Кого хочешь бери! Как из ружья, ребят, серьезно! Вообще только это работает.
— Так что стоишь? Пошли.
И уже с эротической целью набрасываются на вчерашних школьниц, первокурсниц нынешних, — не стесняясь в словах и рукам давая волю. Буря и натиск елозящих губ. Музыкальные вихри проворно шарящих пальцев. Вот один из них, рывком девицу подхватив, на парапет поставив, с мычаньем лезет головой под плиссированную юбку.
— Слышь, давай! А что?.. Я сейчас могу такое…
Он-то знает, только разве объяснишь? Что он с ней, как с первой и последней?.. Не по правилам,
