(с гольфстримовским движением восьмидесяти двух украденных у государства и народа миллионов) с таким уже удовольствием, с каким ребенок разбирает на запчасти игрушечный армейский грузовик; вот тут его и заприметил, восхитившись, Арсен Максудов — блестящий будущий искусствовед и социолог культуры, куда как лучше, впрочем, разбиравшийся в юриспруденции; двухметровый роковой красавец с неотразимым, с поволокой, взглядом по-бараньи нежных глаз, весь в черном шелке и с белым золотом «родной» Omeg'n на запястье, пришелец из другого мира, где обитали те, кого он, Сухожилов, в ту пору безотчетно ненавидел. «А здорово ты схемку эту», — сказал ему Арсен. — «Да это и не схемка — так, пародия на человеческую умственную деятельность», — ответил Сухожилов. — «Вот как? Ну, видимо, тогда сам бог велел нам вместе… Я конечно, понимаю, что на жирной справедливости этой «цинковой» темы ты сколотишь нехилый символический капитал, лет через десять станешь уважаемым человеком, но разве тебе это надо?»
Попивая пакетированный «Липтон» в «гадюшнике» на Малой Бронной, они вчетвером провожали голодными взглядами чужие чистокровные «Майбахи» и «Бентли», сверлили волчьими глазами сорокалетних отрастивших брюхо и кошелек господ с эскортом из высокорослых, крутозадых телок, маняще-близких и невыносимо-недоступных. Судили-рядили о том, что они, молодые, опоздали родиться. Еще пешком под стол ходили, когда все жирные куски, все нефтяные лужи были расхватаны, и что прошли давно и безвозвратно времена, когда на голой предприимчивости возможно было выехать из грязи в князи, когда законов никаких, по сути, не было, когда бесхозное добро — от пельменных до алюминиевых монстров — валялось под ногами.
«Разве нам тягаться с ними, — пылал негодованием и прыщами Саша Костин, — с этими сытенькими нефтяными уе…щами? Которые за жизнь ни разу пальцем о палец не ударили, но при этом с семнадцати лет разъезжают на «поршах»? Конечно, наш папа не оставил нам отрезка газовой трубы или хотя бы захудалого цементного заводика. Я предприимчив, дерзок, молод, целеустремлен, прекрасно образован, но у меня нет шансов. Они употребят мои таланты, образованность, мои, в конце концов, порядочность и трудолюбие, а к сорока годам, спокойно, без зазрения совести выкинут, как выжатый лимон. Нет, большинство из нашего поколения никогда не выбьется в боссы, так и останется планктоном, офисными крысами с прожиточным жалованьем от звонка до звонка».
«Вот тут ты ошибаешься, — отвечал ему Арсен. — К большому переделу наше поколение опоздало, но разве это значит, что в такой прекрасной и огромной стране, как наша, уже и поживиться нечем? Тоскуешь о Клондайке под ногами? А он ведь никуда не делся, твой Клондайк».
А дальше Арсен раскрывал свою базу на грошовом samsung'oBCKOM ноутбуке и демонстрировал, что «пыли» в Москве по-прежнему больше, чем алмазов в Якутии, и только полностью лишенному фантазии профану может показаться, что все эти сокровища недосягаемы. Нет, драгоценные, как яйца Фаберже, многоэтажные билдинги, которые принадлежат московским конструкторским бюро, различным там НИИ, хранятся под причудливо сплетенной, но чрезвычайно тонкой паутиной, и нужно только научиться за эти ниточки тянуть, чтоб памятники сталинской архитектуры, как по волшебству, сменили своего владельца.
На четверых, недолго размышляя над названием и как бы даже в патриотическом порыве, они зарегистрировали свою впоследствии скандально знаменитую «Россию»; в те времена еще «Россией» разрешалось называть любые ограниченно ответственные общества, пусть даже крохотный ларек с презервативами и водкой в Северном Бутово. Арсен нашел заказчика — каких-то недобитых, в меру цивилизованных бандитов и взял у них «кредит» под стартовый проект, который мог бы оказаться для их «России» и последним, — кредит под кошмар НИИ «Микросчетмаш» и отжим восьмиэтажки на Большой Андроньевской улице. Сухожилов придумал ходить по квартирам интеллигентных ежиков НИИ, собирая подписи в поддержку неких бывших инженеров-оборонщиков, протестующих против нового реактивного взмыва цен на жилищно-коммунальные услуги. Под лист бумаги, ловко испещренный подписями несуществующих праведников и с неприметной прорезью внизу, подкладывался чистый договор продажи — «вот здесь подпишите, пожалуйста», — и через две недели у «России» было тридцать шесть и шесть процентов акций (эта, ну, прямо как на градуснике). Еще через неделю с одышливым сердечником Калягиным — директором НИИ — сыграли злую шутку, благодаря которой Сухожилов стал легендой для новых поколений: наутро генеральный обнаружил в кабинете компактное надгробие из серого гранита, узнал на фотографии себя и, прочитав до ужаса банальную, нечеловечески смешную эпитафию, на месяц слег в больницу. Что на той легендарной плите было выбито, а, Сереж? «Горечь утраты не высечь на камне». (С той поры все захватчики взяли моду присылать директорам то гробы орехового дерева, то лавровые венки с траурными лентами «от родных и близких».) Пока директор приходил в себя, болтаясь между никчемушной жизнью и никого не волнующей смертью, «россияне» провели собрание акционеров и написали протокол о прекращении полномочий старого Совета и, собственно, несчастного сердечника. Получили державу и скипетр, зарегистрировали на руинах «Микросчетмаша» новое ООО «ИЦ «Микрон», перевели активы на ООО «Энигма» и продали восьмиэтажный билдинг за двадцать восемь миллионов «добросовестному», продешевив, конечно, вдвое и понимая, что всего лишь через год актив потянет на все сто.
Заплатили по долгам с процентами (перспектива в ближайшее время переехать на кладбище с дыркой в затылке рассеялась), сняли целый трехэтажный особняк на Остоженке, взяли в рабство двадцать человек юристов — расторопную голодную пехоту, — не поскупились на преторианцев (грозный ЧОП «Каракурт», составленный из отмороженных чеченских ветеранов под началом одноглазого бывшего полковника), населили офис племенными секретаршами, прикормили уже не майоров — милицейских полковников, помощников префектов, мэрцев всех доступных должностей и рангов, судейских крыс из городских и окружных судов, божков Ростехнадзора и владык санэпидемконтроля. Две трети выручки швырнули на «развитие инфраструктуры» и придержали на бюджеты будущих проектов, свалив всю эту денежную массу в «общаковый», надежно запечатанный котел. Все остальное, поделив на четверых, поставили на грузно пухнущий карман — купили первые квартиры в центре и машины («авдюхи», «Мерседесы», «роверы» — цвет «мокрый асфальт», конечно).
Царили, попирали, доминировали, парили в близких — как будто преданно прильнувших к разгоряченным лицам — небесах, имели, дефлорировав Москву, «весь этот мир»; скупали шерстяные, шелковые, твидовые, льняные, габардиновые, в полоску, рубчик, елочку костюмы из бутиков Armani и Uomo, Cerruti и Brioni, Kiton и Comelai… английские пальто из кашемира, скрипучие, из толстой черной кожи, до самых пят плащи, мотоциклетные куртки и майки Vun Dutch, рубашки со своими монограммами на обшлагах и галстуки Versace, Ralph Lauren, Kenzo, Paul Smith из шелкового крепа и жаккардового полотна, а также бабочки и галстуки-фуляры, мокасины из страуса и туфли из крокодила, брильянтовые запонки и изумрудные булавки, палисандровые хьюмидоры и кубинские, доминиканские, индийские сигары для этих хьюмидоров, пижамы, боксеры, халаты, полотенца, ремни, портфели, зажигалки, кошельки, парфюмы от Obsession, Xeryus, Grey Flannel, Baldessarini, лэптопы с надкушенным Apple и домашние кинотеатры Sony, шампанское «Dom Perignon» и серебряные ведерки для льда, настольные лампы и напольные часы, наборы эксклюзивных «дизайнерских» визиток на мраморной бумаге и билеты на финал футбольной Аиги, путевки на Сардинию, в Малайзию, Монако, Сан-Тропе и, наконец, королев красоты, едва те, увенчанные брильянтовыми диадемами, сходили с конкурсного подиума.
Пресыщение наступило мгновенно, да и деньги им, по сути, были до лампочки — главным был не этот шквал материальных благ — главным было то блаженство, которое партнеры извлекали из самой игры, главным было дышать вперемешку то затхлым воздухом шальной свободы, то вольным холодом тюрьмы, главным было приближать момент прозрения, когда находишь вдруг хрустально-хрупкую мелодию, благодаря которой рушится любое право на любую собственность и будто сам закон земного тяготения становится внезапно отменен. Как на дрожжах, «Россия» вырастала в монстра; Максудов подчистую подметал трамвайные депо и детские сады, автобусные парки и складские комплексы, а в это время Сухожилов изящно препарировал ЗАОшки винно-водочных заводов и шоколадных фабрик. Однажды, набухавшись, они пришли глубокой ночью на Лубянку и, встав на площади, орали, что имели всех — правительство, систему. Их слышал, видно, только ветер, но именно вот в этом чистом ветре Сергей вдруг уловил какую-то легчайшую гнильцу; как будто что-то изменилось там, под звездами, в самой стратосфере. Сергей необъяснимым образом почувствовал, что их «России», слишком разудалой, какой-то слишком кудеяровской, разбойной, уже нет в этом изменившемся, преображенном мире места.
Россия госкапитализма, «сильная Россия» — та самая система, насмешки над которой они столь щедро расточали, — ни в коем разе не потерпит таких одноименных, как у них, артелек Раздавит — не поморщится.
