Скоро лошадь свернула опять на просёлочную дорогу, и автокачка въехала в сосновый лес. «Спрыгнуть бы с телеги, спрятаться где-нибудь в зарослях», — думал Вова, но всё это было мечтой. Вова не мог позволить себе ничего, он невольник…
Потянуло смолой. Послышались звон пил и стук топоров. Через несколько минут автокачка въехала на огромную поляну — вырубку, где торчали пни и темнели кучи хвороста. Пахнуло опилками, смолой и дымом. Невдалеке горели костры из хвойных сучьев. Дым подымался прямыми столбами, в воздухе кружились седые хлопья сгоревшего, мха. «Совсем как на пионерском костре», — подумалось Вове, и почему-то захотелось плакать.
Эльза Карловна остановила телегу у фанерного барака. Она кивнула Вове, что означало: «Присмотри за лошадью», — и пошла к калитке, где стоял часовой.
На площадке между пнями и кучами валежника копошилось множество людей. Вова, подавшись вперёд, вглядывался в худые, медленно движущиеся фигуры, в нашивки на их лохмотьях. Он догадался — пленные!
Площадку охраняли немецкие автоматчики.
«Наши здесь!» — Вову била дрожь. Он и рад был увидеть своих советских людей, и горько и страшно было ему видеть их здесь, в Германии, в таком виде.
Невольно он стал прикидывать, как далеко это место от усадьбы Эльзы Карловны. Если по дороге, — наверное, километров десять. Если же пойти прямо через лес и пересечь шоссе, будет, пожалуй, не более четырёх-пяти километров…
Эльза Карловна вернулась быстро. Отворились ворота, и автокачка въехала на чистый, посыпанный песком двор. Против ворот стояло одноэтажное здание, откуда доносились звуки радио, треск пишущих машинок и немецкая речь.
Эльза Карловна разговаривала с толстым немцем в белом халате и военной фуражке с кокардой. Она показывала ему на Вову. Это, очевидно, означало, что она знакомит с Вовой толстяка — не то повара, не то кладовщика — и объясняет ему, что впредь молочные продукты будет возить этот русский мальчик. Немец кивал головой и повторял:
— Гут, гут…
— Сюда давай! — крикнула Эльза Карловна, указывая на склад.
Вова подвёл лошадь к дверям склада и неожиданно почти лицом к лицу столкнулся с человеком в потрёпанной грязно-зелёной гимнастёрке и русской пилотке. Невысокий, худой, с длинными руками пленный пристально смотрел на Вову глубоко запавшими, удивлёнными глазами. Очевидно, костюм Вовы и его вид сразу дали понять, кто перед ним.
Когда пленный по приказу немца взял первую флягу, Вова бросился помогать ему. Их взгляды встретились. Приседая от тяжести, русский понёс флягу. За ним пошли толстый немец и Эльза Карловна. Из склада пленный вышел первым. Он огляделся и быстро подошёл к телеге. У Вовы ёкнуло сердце. Он не знал, что делать, и, вскочив на телегу, стал подвигать флягу.
Пленный взялся за флягу, как бы делая усилие, задержался и, глядя прямо в лицо Вовы, спросил:
— Ты русский?
— Русский! Русский я! — восторженно прошептал Вова.
В это время из-за угла вышел немец с автоматом. Вова торопливо начал подвигать следующую флягу, нарочно гремя крышкой. Пленный с ношей торопливо направился к амбару. Немец отошёл. Вова с нетерпением ожидал возвращения русского.
На этот раз пленный задержался. Вова с огорчением подумал, что в телеге осталось только три фляги. Если бы их было больше, он, наверное, успел бы как следует поговорить с пленным.
«Вот и он!» — облегчённо вздохнул Вова, увидев в дверях знакомую фигуру.
— Как тебя зовут? — подойдя, прошептал пленный.
— Вова. Вова Горлов.
— Как попал в Германию, сынок?
— Пригнали.
Пленный вздрогнул, как будто его ударили, взвалил флягу и отошёл. Вова успел обдумать свой вопрос и, когда пленный вернулся, прошептал торопливо:
— Вас много тут?
— С каждым днём всё меньше становится… Умирают люди…
— Жить плохо?
— Не сладко… Кое-кто от голода на ногах не стоит.
— А у меня с собой ничего нет… — пожалел Вова и тут же торопливо добавил: — Привезу следующий раз.
— Не найдется ли у тебя покурить?
— Я не курю, — растерялся Вова. Ему было так досадно, что он сейчас, сию минуту, ничем не может помочь товарищу.
Вышла Эльза Карловна. Пленный понёс предпоследнюю флягу, а Вова с непринуждённым видом подгребал в телеге солому. Ему хотелось сказать ещё хоть два слова, хоть взглядом перекинуться с этим человеком. К счастью, Эльза Карловна пошла в дом, где стрекотали пишущие машинки, и у Вовы появилась надежда узнать фамилию пленного.
— Вас как звать? — спросил Вова, когда пленный вернулся за последней флягой.
— Кузьма Павлов.
В это время часовой заорал, очевидно, услышав их разговор. Павлов чуть заметно кивнул Вове, дескать, держись, не робей, малыш…
«Да! — Вова вздохнул. — Им, наверное, приходится тяжелее, чем нам. Какой у них вид! Они еле ноги волочат».
Чтобы не выдать навернувшихся на глаза слёз, Вова наклонился, как бы сметая с телеги мусор, и украдкой поискал тоскливым взглядом своего нового знакомого. Вова думал, что он ещё раз поговорит с Павловым, но тот вышел из склада и затерялся среди пленных за изгородью.
В имение Вова возвращался с тяжёлым чувством. Он всё время думал о пленных и повторял про себя слова Павлова: «С каждым днём все меньше становится. Умирают люди». На этот раз дорога казалась ему невыносимо длинной. Так хотелось скорее увидеть ребят, рассказать обо всём, решить, как помочь пленным, где достать табаку, хлеба.
«Значит, мы не одни в фашистской Германии! — думал мальчик. — Скорее, скорее бы пришла сюда Красная Армия! Скорее бы победа!»
Тайный сбор
Возвратившись из поездки, Вова ещё больше почувствовал необходимость провести сегодня же тайный пионерский сбор. Теперь ему казалось легче начать разговор с товарищами. Пионеры всегда и везде пионеры. Только вот с чего начать? Вова пока не знал, что они смогут сделать, но не сомневался в том, что его товарищи найдут способ помочь пленным, что они пойдут для этого на любой риск.
Он сразу побежал к ребятам.
— Я привёз такие новости, такие… ух, какие! — шёпотом, выпалил он, берясь за лопату.
— Рассказывай!
— Очень интересные, Костя. Очень важные.
— Ну, говори скорей!
— Нет, здесь нельзя. Вот вечером соберёмся на голубятне, и всё подробно расскажу, — серьёзно сказал Вова.
Мальчики переглянулись. По лицу Вовы было видно: случилось что-то важное.
— Что ты, Вовка, затеваешь? — спросил Костя.
— А ты что, уже забеспокоился? — съязвил Жора, у которого от одной мысли о рискованном
