Ребят очень воодушевили слухи о победе Красной Армии. Им так хотелось чем-нибудь помочь своим наступающим войскам, сделать такое, чтобы можно было сказать: «И мы боролись, не сидели сложа руки».
Английские и американские самолёты стали часто сбрасывать бомбы над городом. Однако завод, находившийся неподалёку от усадьбы, оставался почему-то невредимым. Это больше всего удивляло ребят, но, когда Жора спросил об этом Макса, тот ответил:
— Ворон ворону глаз не выклюнет.
В часы бомбёжек все обитатели имения, кроме ребят, лезли в подвал. Зато они в это время могли делать всё, что угодно.
Во время ближайшего авиационного налёта Вова собирался спалить стоящее в скирдах сено — пусть думает Эльза Карловна, что на её сено упала зажигательная бомба.
Самолёты налетели неожиданно. Вова бросился к скирдам. В руках у него была зажигалка и флакон с бензином. По дороге он соображал, с какой стороны лучше запалить сено.
Самолёты гудели где-то над головой. Невдалеке тявкали зенитки, и совсем близко рвались бомбы, но опять не над заводом, а где-то в городе, Вова вернулся усталый, мокрый и перепуганный.
Уже подбегая к усадьбе, он обернулся и увидел, как запылало сено.
Он тут же обнаружил свою ошибку: на снегу был отчётливо виден след, ведущий от усадьбы к стогам. Только сейчас Вова понял, как оплошал. Надо было выбежать сначала на дорогу, к лесу, а потом уже свернуть к стогам, а он туда и обратно бежал прямо через поле от усадьбы.
Ребята встретили Вову радостно, но сразу заметили его мрачное лицо.
— Что случилось? — спросил Жора.
— Я, кажется, наделал беды. Утром всё может обнаружиться.
Вова рассказал, в чём дело. Все молча переглянулись — правда, это могло плохо кончиться.
— Может, ещё снежок пойдёт, — успокаивал Жора.
Всю ночь никто не сомкнул глаз. Шура выбежала на улицу чуть свет и вернулась весёлая:
— Снег-то какой! Хлопьями валит, хлопьями!..
В это утро, убирая комнаты, Шура нашла ампулу с какой-то жидкостью и на всякий случай положила её к себе в карман. За обедом она вспомнила про свою находку, и показала её Жоре.
— Что это, по-твоему, такое?
Он взял ампулу, повертел в руках, прочёл надпись и, вскинув живые, острые глаза, сказал:
— Это стрихнин!
— А для чего он?
— Волков травить, — ответил за товарища Вова. — У нас старичок-охотник рядом жил, так он зимой волков травил стрихнином.
— Дай-ка мне! — загорелся Жора.
— Нет, — спокойно ответила Шура, — не дам.
— Зачем тебе? Отдай, — сказала Люся.
Но Шура положила ампулу в карман, подмигнула многозначительно и ушла.
После обеда Жора снова встретился с Шурой. Он таинственно подозвал её и тихо шепнул:
— Отдай мне стекляшку.
— Зачем тебе?
— Отдай! — настаивал Жора. Глаза его горели. Он уже обдумал, как употребить яд, и поэтому был так настойчив.
— Ну, зачем она тебе? — повторила Шура.
Жора нагнулся к её уху:
— Коров да свиней травить. Вот будет порядок!
— Коров и свиней? — повторила тихо девочка.
— Да.
— Ладно, потом, — сказал Шура и убежала.
Вечером в имении появился незнакомый офицер. Из разговоров его с Эльзой Карловной Шура поняла, что он просит у хозяйки разрешения сделать в её доме короткий привал для своего отряда, отправляющегося на станцию, а оттуда на фронт в Россию.
Ампула с ядом была всё ещё в кармане у Шуры. Она не отдала её Жоре, потому что боялась, как бы сгоряча он не сделал какой-нибудь глупости.
Шура собиралась посоветоваться с Люсей, куда девать яд, и забыла про ампулу. Она вспомнила о стрихнине только теперь, узнав, что отряд фашистов идёт на Восточный фронт.
Из окна кухни Шура наблюдала, как солдаты заполняли двор, как они, засучив рукава и перешучиваясь, готовились мыть руки. Шура смотрела на них, бледная, охваченная одним чувством безудержной ненависти: «Они поедут к нам, в Советский Союз, убивать наших людей…»
Она стояла, засунув руки в карманы и гневно сжав кулаки. И вдруг нащупала маленькую, хрупкую ампулу. Мысль, мгновенно поразившая Шуру, была так отчётлива, что она удивилась, как не подумала об этом раньше. Ей показалось, что время остановилось и кругом стало очень тихо, словно весь мир прислушивался сейчас к тому, что происходило на кухне. Сейчас она уничтожит этих солдат, которые идут на Восточный фронт.
Шура еще раз взглянула на них. Но солдаты уже не смеялись. Они рассаживались как попало — на земле, на дровах. Как видно, первое возбуждение, вызванное радостью предстоящего отдыха прошло, а сам отдых обещал быть слишком коротким, чтобы ему радоваться. Лица солдат были усталые, на них не оставалось и признака веселья.
Шура жадно и торопливо оглядывала одного, другого… Как много среди них пожилых. А вот один совсем старый, у него даже волосы седые…
Солдат посмотрел на неё и улыбнулся обыкновенной, доброй улыбкой. Когда Шура отпрянула от окна, на его лице появилось выражение не то растерянности, не то обиды. Он вздохнул, отвернулся и стал оглядывать массивные, прочные сараи Эльзы Карловны равнодушно, даже, пожалуй, отчужденно. Никогда не доводилось ему владеть такими сараями.
Шура отошла от окна, разбитая и ослабевшая, словно не один миг, а долгие часы глядели друг другу в глаза она и тот пожилой, усталый солдат. Шура не могла бы даже сказать, о чём думала она в эту минуту и правильно ли было то, о чём она думала, но она вполне отчётливо сознавала, что не может убить этого простого старого человека.
Измученная, она вынула из кармана ампулу и, ни о чём не думая, рассматривала её, положив на ладонь. Как раз в тот момент на кухню вошла санитарка. Она пристально посмотрела на Шуру и выслала её из кухни, подозрительно поглядывая на молоко, стоявшее в огромном эмалированном ведре. Машинально положив ампулу снова в карман, Шура взяла таз с водой и мыло, думая только о том, как бы не споткнуться, у неё подкашивались ноги.
После рабочего дня, когда ребята собрались на кухне ужинать, Шура рассказала, что её вызывал гестаповец и отобрал у неё ампулу с ядом. Не закончив рассказ о том, что там было, она закрыла лицо руками и заплакала.
— Надо разобраться, — сказал Вова, — а в панику бросаешься зря.
За столом воцарилась тишина. В этот вечер никто не притронулся к ужину. Все поняли, что история с ядом не кончится так просто, санитарка, конечно, может сказать что угодно, но ведь ей поверят больше, чем русским ребятам.
Шуру забрали ночью. Люся видела в окно, как её, избитую, с растрёпанными волосами, провели через двор в кирпичную пристройку с решётками. Она шла, еле передвигая ноги. Солдат открыл дверь и толкнул Шуру прикладом автомата так, что она упала через порог.
Затем посадили в подвал Жору, Люсю и Вову, но отдельно от Шуры. В подвале было темно, холодно, сыро. За дверью раздавались мерные шаги часового. Ребята долго не могли придти в себя и сидели молча. Но вот шаги часового стали глуше.
— Давайте, ребята, договоримся, как держаться — предложил Вова. — Будем отвечать, что ничего не знаем. Согласны?
