Люську за косу и дал ей тумака.
— Дура, — сказал он и стал стягивать рубаху, насквозь мокрую, так же, как и штаны.
Глядя на Серёгу, разделся и Гринька, сразу же стиснутый ледяным ветром, плотным, как компресс.
А Люська, потирая шею, сказала, улыбаясь:
— Кто не трусил, тот сухой.
Так был пройден Похмельный, потом Бражный.
И снова тянулись берега, нетронутые, безлюдные. После Донги на островах встречались иногда приземистые постройки, стога сена, бродили лошади и коровы, которых никто не пас: ничто им тут не угрожало, удрать было некуда. И опять на десятки километров — ни дыма, ни столба, ни тропинки. Так добрались до Шамана.
10
Среди ночи Серёга разбудил Гриньку, передал дежурство. Люську от дежурства освободили.
— Пойдёшь серединой, — сказал он. — Острова обходи подальше, а то на мель сядем.
Он завернулся в полушубок и уснул.
Гринька честно не спал. Вести лодку при лунном свете было легче, чем в сумерках, когда всё расплывчато, нечётко, когда сбивают с толку полосы тумана. Лодка слушалась, Гринька держался фарватера, как было велено, и носом не клевал, хотя потом его и пытались обвинить в этом. Но в первую очередь виноват был, конечно, Серёга, знавший эти места больше по чужим рассказам. Нетрудно было ошибиться…
Неизвестно, что там произошло, — может, уши заложило, а может, он на минуту прикорнул, но рёва Шамана Гринька сразу не расслышал. Он очнулся, когда лодку уже закачало. Ещё не поздно было повернуть к берегу, но Гринька растерялся и стал расталкивать крепко спящего Серёгу. На это и ушли последние драгоценные секунды. Когда Серёга проснулся, было поздно. Лодка с размаху боком налетела на камень, перевалилась через него, налетела на другой, и даже здесь, среди непрерывного грома, было слышно, как хрустело дерево…
Полная воды, теперь она стояла среди скользких чёрных камней, блестевших под луной, а вокруг бурлила чёрная вода. Попытки вычерпать воду ни к чему не привели: воды не становилось меньше. Просто сейчас не было видно, что лодка треснула пополам. Мотор лежал в стороне, а винта и в помине не было — срезало начисто.
Ребята выбрались на большой плоский камень. Испуганные, ошарашенные спросонок, они даже не поняли, какой избежали опасности. Полушубок уцелел у одной Люськи, а Серёга и Гринька остались в чём были. Турока вымыла из лодки всё, что могло уплыть. Единственное, что удалось спасти, — это спиннинговые удилища, застрявшие под сиденьями. Больше у них ничего не уцелело. И ничего не оставалось делать, как сгрудиться и ждать рассвета в надежде на случайных рыбаков. Идти по скользким камням, по бегущей воде, обманчивой и неверной от лунного блеска, было верной гибелью.
Люська одеревеневшими пальцами расстегнула мокрый полушубок, стянула его с себя, накинула сверху на Гриньку и съёжилась вся, прижавшись к нему. С другой стороны к нему пристроился Серёга, и все они вместе облепили Карата. Так, сидя на корточках, они дрожали, пока не зашевелился Серёга.
— Брёвна! — крикнул он вдруг. — Брёвна, ребята!
— Что?
— Брёвна, говорю! Не понимаете, что ли? Видали, сколько брёвен?
Ободранные, изжёванные каменными челюстями порога, повсюду торчали концы брёвен.
— До берега на них доплывём!
От холода, от усталости ребята долго не могли понять, что он хочет от них. Но даже и поняв, не захотели двигаться с места. Было скверно, но то, что он предлагал, было ещё хуже. Это значило растерять остатки тепла.
Но Серёга добился своего. Пришлось немало повозиться, чтобы освободить, а потом удержать на воде три брёвнышка. Ребята легли на них животами, оттолкнулись от камней и поплыли. Только беднягу Карата они потеряли — он как плюхнулся в воду, только его и видели: мелькнула в воде остроухая морда и скрылась.
Шивера раскачала их, обдала водой и понесла к темнеющему острову. Потом брёвна процарапали песок на мели и остановились. Ребята поднялись, совершенно занемевшие от стужи, и огляделись. По длинной песчаной косе бежал им навстречу и заливался безудержным лаем Карат. Наверно, с полчаса посидели ребята, приходя в себя, а потом уже по розовой от зари мелкой спокойной воде побрели к сумрачному лесистому берегу.
Спички, спрятанные в коробке из-под леденцов, оказались сухими, и скоро возле зимовья заплясал костерок. Карат дремал перед огнём, время от времени вздрагивая во сне, ребята сушили одежду и грелись.
Серёга тряпкой, накрученной на палку, протирал ружейный ствол изнутри, а запасливая Люська вытаскивала из размокшего кармана хлебную мякоть и, посадив на прутик, поджаривала её над костром.
— Пожалте, господа, к столу, — сказала она. — Обед подан.
До этого голод ещё можно было терпеть, потому что хотелось только тепла. Но сейчас ребята почувствовали: если немедленно не поесть, они тут же умрут. Очнулся Карат и тоже уставился блестящими глазами на хлеб. Однако все терпеливо ждали. Люська честно поделила его на четыре части. Каждому, и Карату тоже, досталось по небольшому куску.
— Теперь не пропадём, — бодро сказал Серёга. — Погреемся — и за удочки. А я с ружьём похожу, глядишь, что попадётся.
11
Дело будто бы лёгкое: взмахнуть удилищем и одновременно отпустить из левой руки грузило, которое вместе с якорьком увлечёт за собой леску с катушки и плюхнется в воду далеко-далеко. Тут «сразу начинай сматывать леску. Вся наука. Но у Гриньки блесна то падала у самых ног, то летела не в ту сторону, угрожая зацепить Люську или Карата. Вообще этот здоровенный тройной крючок внушал Гриньке страх.
А Люська только размахнётся — р-раз! — и далеко от берега булькнет грузило, а потом застрекочет катушка, приволакивая блесну. Пусто! И снова — р-раз!
Гринька отошёл подальше от Люськи и кидал, кидал, пока не стало хоть как-то получаться. Один раз закинул блесну почти так же далеко, как Люська, начал сматывать леску, но вдруг заело. Видно, якорёк за что-то зацепился. Гринька стал дергать удилище, дёргать незаметно, чтобы Люська не увидела, и вдруг заметил, что туго натянутая леска ходит под водой из стороны в сторону, а катушка трещит.
— Люська! Гляди, гляди!
— Тащи! — завизжала она.
