Дверь захлопнулась, и пойманный повёл тоскливым взглядом по лицам трёх стоящих перед ним мужчин.
— Егор… — сказал он. — Андрюха, за что? Ни в чём я перед вами не повинен! И вы, товарищ, простите, не знаю имени-отч…
— Знаешь, — сказал Топорков. — Приглядись, Кешка. Не узнаёшь? Топорков моя фамилия.
— Афоня?!
Лицо дяди Кеши стало серым.
— Разберёмся сперва по-семейному, — сказал Топорков. — Мы ж одна семья, верно, Иннокентий?
— Своим судом? — прошептал Иннокентий серыми губами. — За это вас тоже…
Топорков отрезал:
— Самосуда не будет. Давненько не видались, потолкуем. Помню, ты в артисты собирался. Вышло, нет?
Дядя Кеша снова метнул по лицам затравленный взгляд. На него смотрели сурово, но спокойно. Он понял: если и собираются убить, то не сразу. Бледность сошла с лица. И он проговорил медлительно, чуть заикаясь:
— Как сказать… Работал я в театрах и в цирке, понимаешь, ещё на радио пришлось…
— На ответственных ролях?
— Какое там! Волчий вой, поросячий визг — одним словом, звукоподражание…
— Это у тебя в детстве здорово получалось, — заметил Топорков.
— Во-во… А дальше небось знаешь: на «живопись» переключился, — сказал собеседник. — А что делать? Не было успеха. И уж не будет.
— Как не было? — Топорков удивился. — Прости, но я помню немало твоих спектаклей, и всё — блестящие!
Собеседник поглядел с недоумением.
— Серьёзно? А ну-ка, напомни…
— Пожалуйста, — сказал Топорков. — Вот когда ты запугивал жителей Загуляя, чтобы не ходили к Большому болоту. Ночные голоса, голоса живых и мёртвых — чёрт знает какой талант. У меня собраны отзывы зрителей. Пишут, впечатления очень сильные. Знаешь, как голос Серафима действовал на стариков? Были случаи серьёзного расстройства здоровья. А самый главный спектакль? Помнишь, как ты Клаву Коробкину из дому выманил? Давай-ка об этом поговорим.
— Меня там не было, в Крестовке! — Иннокентий подскочил. — Я докажу! Я раньше уехал!
— Ты вернулся. Этого никто не знал. А я теперь знаю. Ты сам проболтался бабке. Говори, что вы сделали с Клавой? — тихо спросил Топорков.
— Серафимовы привычки известны. Турока глубока, камень на шею — и концы в воду… Не любил дядюшка шуму… И что ты меня водишь, как тайменя? Чего тебе ещё?
— Бросил бы, да любопытно. Как-никак из одной ячейки. Комсомолец, сын Игната Коробкина, которого сами колчаковцы похоронили с воинскими почестями. Кто бы поверил, что ты — агент банды…
— Не был я агентом. Был такой же, как вы все. И за дядькой Серафимом, хочешь знать, честно гонялся с винтовкой по Туроке, не хуже тебя. И знал бы, что дядька, всё равно бы гонялся — из-за отца. Но я тогда не знал, никто этого не знал — Монах да и Монах. Серафим матери своей боялся, она его укрыла, она могла и выдать, узнав, чем он занимается. Пришлось взять псевдоним. Ты это, карандашик отложи — протокол тут ни к чему. А так посидим, повспоминаем молодость. Как-никак друзья детства, а?
— Но всё-таки ты к нему перебежал зачем-то? Выгоднее, что ли, показалось? Или струсил? — спросил Топорков.
— Ещё бы… В засаде они меня накрыли. Привели к дядьке, а уж и камень готов. Ну, тут выясняется родство. Тогда он говорит: выбирай. Либо камень, либо… Он Кланьке тоже предлагал, да не тот орешек попался. А я подумал было, что обману. А он не дурак оказался. Первым делом расписочку взял с меня, что я уже будто бы выполнил первое его задание. А задание было как раз насчёт… Клавдии. Он со всех требовал, чтобы верность доказывать кровью, пунктик такой у него был. Написал я… а после так взнуздали — не вздохнуть. Послали меня в город с первым поручением, а следом — трёх человек. Для проверки. Три дня караулили. Пришлось задание выполнить. После того назад не поворотить было. С ними остался.
— Но ведь банда была уничтожена целиком?
— Худо вы знали… Разнесли-то в щепки, верно. Серафим раненых сам пострелял, чтобы молчали. На одного балахон свой надел. Он тоже ранен был, я тогда мог бы уйти, да расписка держала: не знал, где он прячет её…
— А скрывались здесь, стало быть?
— А где ещё? Избёнку родичи недурно оборудовали, для себя, на случай, если власти прижмут. Сидели вдвоём и зубы точили. Серафим всё хотел отправить меня в Ангодинск, отобрать у старухи карту наследственную. Нашли бы клад — да и через границу. Потом стал он выздоравливать. Вижу, волком смотрит: кается, что проговорился про карту. Думаю, дело плохо. И расписку хотелось вернуть. Пришлось поворочать мозгами. Чуткий он был, как зверь, дядька Серафим. А всё же закрылись его ясные очи.
— Убил ты его?
— К тому и веду. — Иннокентий затянулся дымом. — Не убил, а ликвидировал врага родины и революции. Как думаешь, зачтут в заслугу? Должны бы, а? Тем более, никакой на мне вины после того не значится. Подействовала мне на нервы эта… последняя беседа с Серафимом. Ушёл я, решил наплевать на клад этот, на родню свою, начать, как говорится, новую жизнь. Так и сделал. Но после, правда, как постарше стал, задумался: нехорошо, если кто другой найдёт этот клад. Заскребло на душе. Приехал раз-другой, нагнал страху на тамошних людишек — правильно ты угадал. Называется — мистификация, в уголовном кодексе за это ничего не назначено. А насчёт банды — давность, амнистии… Ничего ты мне, Топорков, не сделаешь. Вёл я тихую жизнь, был простой советский человек, и катись ты к чёртовой матери, ничего больше говорить не буду.
— Хочешь, сам доскажу?
— Валяй. Интересно.
— Значит, решил ты начать сначала. Но только подлец, который в тебе сидел, уже съел человека. Дочиста. Одна кожа осталась. Актёришко из тебя вышел невзрачный. Жизнь не задалась. Дело к пенсии, а что там — волчий вой, поросячий визг… Пока моложе был, верно, не думал о кладе или мало думал, потом чаще стал думать, а под конец одна эта мысль и осталась, только и свербила. Переехал ты в Ангодинск. Пуганый был, осторожный. Не стал брать судьбу за рога, потихоньку искал сперва дорогу в дом Коробкиных. В тамошний театр не пошёл, устроился в трест, где Андрей работал. Ходил вокруг да около. А тут Андрей, как на грех, собрался в Светлогорск, да ещё на ЛЭП. А ты-то, здешний, знаешь, где линия проходит. Подумал: ага, и он к тому подбирается. Увязался ты за ним, да промашка вышла. Пришлось на ходу переделывать планы.
— Мои планы — моё дело. За мысли не судят.
— Судят, конечно, за дела. За подделку паспорта, например.
— Мелочь.
— Может быть. Судят ещё за шантаж. Вспомни-ка свой разговор с бабкой. Непродуманный был разговор, но, правда, запаниковал ты тогда здорово. Бывает. О попытке убить
