Ерундовая, конечно, затея — засыпать песком гору, у которой под облаками верху не видать. Гринька, однако, принёс ведро, влез в кузов и стал нагребать ледяной сыпучий песок. Саша то и дело кидал ему пустое ведро и протягивал руку за полным. Шофёр уныло топтался перед радиатором. Теперь Саше приходилось делать дальние концы, а Гринька, коченея, подолгу ждал его с полным ведром. Наконец он не выдержал и крикнул водителю «МАЗа»:
— Держите!
— Чего?
— Уроню! — проговорил Гринька.
Шофёр подхватил ведро.
— Чего надумал?
— Погреюсь малость.
— Дуй!
Гринька спрыгнул в снег, подцепил ведро и помчался вслед за Сашей. Но песок — тяжёлая штука. Гринька пробежал несколько шагов, пошёл шагом, потом остановился, взял ведро в левую руку и потащился дальше. Навстречу спускался Саша, Он потянулся за Гринькиным ведром.
— Давай я дотащу!
Но Гринька глянул в его распаренное лицо, на чубчик, прилипший ко лбу, и мотнул головой.
— Сам…
— Валяй, валяй, — усмехнулся Саша.
Гринька уже еле брёл, хватая воздух раскрытым ртом. Его прошиб пот, но теплее почему-то не становилось, а гора между тем поднималась круче, и дороге не было видно конца. Но вот самосвал, веером расшвыривая песок, обогнал его. Гринька отскочил на обочину и опрокинул ведёрко в левую колею. Тяжело вздохнул. Сверху опять наползал на него дрожащий задний борт. Не схватило! Но нет — самосвал остановился, напрягся и снова пополз вперёд.
Гринька бежал на этот раз впереди машины. Сквозь ветровое стекло он видел измученное лицо водителя. Гринька понимал его: разве удержишься на этой скользкой крутизне? Он сам поскользнулся, упал и прокатился несколько метров на животе. Вскочил перед самыми колёсами, побежал дальше и снова упал, на этот раз нарочно — иначе не остановиться. Поднял его Саша, поставил на ноги и отряхнул от снега.
— Полное не таскай, насыпай половину.
Внизу уже толпились подоспевшие люди. Теперь работали вместе. Один в кузове нагребал вёдра, другие подхватывали и передавали по цепочке. На Гриньку никто не обратил внимания — и он пристроился в очередь со своим ведром. Ему уже не было холодно, и даже совсем жарко, когда увидел рядом Нарымского с эмалированным зелёным ведром.
— Ага! Ты всё-таки тут?
Только блеснул глазами и не стал ругаться. И у Гриньки сразу повеселело на душе.
Над вершинами по небу разливалась малиновая заря. Она перекрасила в свой цвет и снег, и лица людей, и куржак[1] на деревьях.
Вся колонна перекатилась через перевал, и люди разбежались по своим машинам. Моторы один за другим подавали голоса, и вот уже над дорогой, над тайгой, будто звуковое облако, навис их ровный слитный гул.
7
Машина вползала в туман. Сперва прозрачный, он становился всё гуще, непроницаемей. Машина шла сквозь облако.
Крапивин едва успел затормозить, — перед самым носом из тумана показался неподвижный кузов переднего «МАЗа».
— Эй, что там?
— Сюда! С лопатами!..
Вездеход сидел по уши в сугробе. Его откапывали в ярком свете фар. Колёса бешено крутились, выкидывая фонтаны снега, машина ровно покачивалась и не трогалась с места. На этот раз откапывали так долго, что с конца колонны успел прийти Нарымский, а вслед за ним и ещё несколько человек.
— А ну-ка взяли!
Люди облепили машину со всех сторон, принялись толкать, Гринька тоже толкал, пристроившись к заднему борту.
— Навались! — командовал Нарымский.
Машину выкатили на дорогу, шофёр включил фары — и она пошла, пошла…
Не успели разойтись, развернуло в сугроб другую машину. Всё началось сначала.
Гринька тоже бегал, суетился, помогал, пристраиваясь то к одному, то к другому. Влажный полушубок смёрзся и громыхал, как железный. Немели от стужи колени. Поскорее бы, поскорее в кабину! К тому же снова хотелось есть, будто и не было никакого обеда.
Три машины, одну за другой, пришлось перетаскивать почти на руках через глубокую канаву, пока не набили новую колею. Но и это помогло ненадолго. Пришлось в дело пустить тросы.
Гриньку загнали в кабину, и он сидел там, прижавшись к Карату, пока возились с тросом, прилаживая петлю на крюк. Машина раскачивалась вперёд — назад, вперёд — назад, ещё, ещё вперёд, ещё вперёд, ещё чуть-чуть назад, ещё вперёд… А Гринька стучал зубами. Задняя машина, угрожающе накренившись, выворачивалась из снега. Ещё, ещё вперёд, ещё чуть-чуть вперёд… Саша сидел, вцепившись в руль, с таким видом, будто петля троса накинута не на крюк, а на его собственные плечи. Ещё вперёд… вперёд… вперёд… И тут Саша, наверное, чего-то не рассчитал, или это вышло от усталости. Задняя машина уже выбралась на дорогу, когда Гринька увидел ослепительно белую снежную стену перед фарами, потом фары погасли: снег рухнул грудой на ветровое стекло.
Теперь в кабине стало довольно тепло. Сюда не доносилось ни звука снаружи. Было слышно даже дыхание дремавшего пса. Гринька знал, что их выручат, и не боялся. Он подумал только: а если бы они были одни на этой дороге, в такой мороз, в безлюдье?
Машина задёргалась. Трос, которым Саша вытягивал соседа, теперь вытаскивал Сашу. Саша включил мотор: помогал.
На очередной остановке Гринька вылез из кабины. Ему уже было всё равно, где мёрзнуть. Ровная крупная дрожь сотрясала его тело. Тумана не было. Над головой — просторное чёрное небо, и на нём звёзды без мерцания, без лучей — сверкающие булавочные головки. Никогда раньше Гринька не видел такого неба. Он стоял и глядел, не в силах оторваться, не мешая морозу пробираться до костей: всё равно. Кто-то, пробегая, толкнул его и сипло спросил:
— Ну как? Ноги не отморозил?
Потом Гринька узнал, что в эту ночь было минус пятьдесят семь.
8
