постовому, тот подскочил.
– Эй, куда? Стрелять буду!
– Держи! – репортер выбросил ему ассигнацию. Сидя на полу, постовой расправил ее с аппетитным хрустом, вымолвил:
– Господин Дамло узнает…
– Все равно я уже здесь, – отвечал репортер, – ему и так есть что узнать… Не бойся, трогать ничего не стану, знаю ваши порядки!.. Ого!.. – он подскочил к столу.
– А сами трогаете! – постовой схватился за свисток. – Уходите!
– Ухожу! – ответил репортер, погасил свет и выскочил наружу.
Нюх говорил ему, что это не последнее открытие, сердце сильно билось не из-за совершившегося, но от предвкушаемого. Кинув постовому еще одну бумажку и отойдя от него на порядочное расстояние, он связался со студией, передал свежую новость да заодно попросил ребят передать газетам прибавление к статье, он его тут же продиктовал стенографу. Затем длинными скачками понесся вверх по лестнице.
Четвертый этаж ему ничего не принес, но впереди как-никак ждали еще два. Стремительно, бесшумно заскользил он по коридору пятого этажа, склоняя ухо к каждой замочной скважине и хохоча про себя над тем, как это славно выглядит со стороны.
Наконец он услыхал за одной дверью голоса. Он остановился и неторопливо высвободил газовый наркологический пистолет.
Первые услышанные им звуки были совершенно невнятны. Низким бухающим голосом кто-то, похоже, о чем-то рассказывал. Изо всей речи репортер вроде бы разобрал лишь несколько раз прозвучавшее слово 'сторож' и не ошибся:
– Сторож? – повторил другой голос, звучавший яснее. Знакомый голосок! Репортер поднес к двери микрофон. Пускай себе бубнят. Специалисты при нужде все разберут, до запятой. – Но ты вошел туда?
Бухающий голос, видимо, дал отрицательный ответ, потому что последовал краткий разнос:
– Хороши мои сотрудники! Есть на кого опереться! Ну, а что еще скажут… – репортер не смог различить произнесенного им слова, -..енты?
Первый голос вновь забухал невнятно. Однако речь его не была прервана.
– Мой голос? Что за байки! – услыхал вслед за тем репортер. -..он врет?
– Нет, – отвечал стоявший по ту сторону двери – размеренно и равнодушно, – так и было, это правда.
– Тогда это запись! Обследуйте, кто там живет!
– Тот, кто стоит за дверью! – таков был ответ, и репортер не успел отскочить, когда дверь распахнулась!..
Рассветало, городишко додремывал, ничто не шевелилось. Свет во всех окнах давно погас, но в занятом журналистами номере так и не загорелся.. Опасаясь вернуться, оператор изобретал себе занятия: снял разрушающиеся соты древних торговых рядов, ратушу, фонтан посреди площади, недавно восстановленный, только, по скудости муниципальных средств, каменные рыбы и днем извергали воду с чрезвычайной неохотою. Глядя на разверстые сухие их пасти, он чуть не зазевался, но снайперский объектив будто сам поймал внезапно оживившую пейзаж подробность: из ратуши выскочил г-н мэр. Без шляпы, с криво торчащим из кармана платком, он припустил галопцем, в руках у него трепыхались листы развернутой газеты – когда только ее успели доставить!.. На ступеньках гостиничного крыльца градоправитель едва не растоптал выходящего г-на сыщика – и тот успел посторониться и даже отдать поклон исчезающей в дверях дородной спине.
По сей день драгоценная видеопленка хранит эти исторические кадры.
Солнце поднялось, оно светило сбоку, и радуги резных граней нетускнеющего старинного зеркала напоминали склонившийся на сторону павлиний хвост, они высвечивали каждый закоулок.
Машина в нише, казалось, загудела чуть погромче, когда Рей вошел в мастерскую, Звереныш бросился навстречу. Но Биллендон с мрачным видом положил на рычаг телефонную трубку.
– Они его прикончили, – сказал Биллендон.
Будить гостя не пришлось.
Он проснулся с мыслью: сегодня увидит Ее! Но, открыв глаза, все ж взглянул в недоумении на своды и не сразу поверил тому, что сон и явь соединились, как ветви одного ствола. На высоких стульях, покрытых грубой резьбой, можно было сидеть, в медном тазике умыться, и сегодня он вправду увидит Ее! Он здесь, и Она тоже здесь!
Накануне вечером, стоя на склоне кладбищенского холма и глядя на россыпь огней, – довольно правильных очертаний, город был похож на некий гигантский кристалл, сияющий в темноте долины! – странник все-таки дождался: знакомый лимузин проследовал мимо него, разумеется, с Пассажиркою. Он не мог видеть Ее сквозь бронированные и зашторенные окна салона, но могло ли быть иначе! Она здесь, Она здесь!
Что приснилось ему в эту ночь? Из торопливых каракулей в толстой тетради следует, что сон был смутен и в нем главенствовали два предмета – дверь и перчатка. Последнее слово взято в кавычки и снабжено вопросительным знаком – 'перчатка'?
Чистенький, сияющий, с полотенцем, позабытым на плече, прыгая через ступеньку, припустил он вниз по скрипучей спиральной лестнице. В, мастерской встретили его молчанием, он не заметил мрачности лиц. Поклонился и сел возле телефона, ожидая.
– А вы были правы, – сказал наконец Биллендон, не сводивший с него глаз.
– Прав? – переспросил молодой человек, приподняв брови, и вспомнил…
– Да это пустяки!..
– Пустяки? – повторил Биллендон и обернулся, чтобы понять, куда его гость так пристально вдруг уставился.
А тот в каком-то удивлении, пожалуй, растерянности смотрел на зеркало в дальнем конце помещения. Взгляд Биллендона заставил его спохватиться.
– Не беспокойтесь, – пробубнил он, явно не задумываясь над смыслом своих слов, – обойдется!..
– Вот как?! – отвечал Биллендон, продолжая буравить его глазами. – Неохота мне впутывать в дело Дамло…
– Дамло?.. – повторил молодой человек. Его ореховым глазам вернулась ясность, губам усмешка. – Верили бы на слово! Ничего вы не успеете. Она встает рано, сейчас вам позвонят. Для беседы, господин Биллендон, у нас будет, наверное, случай, не надо его торопить! – Он поднялся. – А что до этой истории, под присягой могу показать, что знаю не больше вашего: чистая
