завтра, а уж свеча догорает! Что, если он вернется лишь через несколько дней? Или не вернется никогда? Вдруг и он чужой в этом саду: сад, боже мой, так запущен!.. А если он умер в дороге: ведь такая была непогода! Или, вернувшись, преспокойно оставит дверь закрытой: ему просто ничего тут не понадобится, а из-за тяжелой двери не слыхать ни единого звука! Но надо стучаться, стучаться!..
Встать я был не в силах. Да и мог ли старик воротиться так скоро!
В голове словно жужжал весь разговор с ним, от слова до слова. Я пытался отогнать воспоминание и снова к нему возвращался, размышляя, нет ли в нем иного, не очевидного смысла? Желание старика уйти: разве не мог он уйти прежде, сам, по собственной охоте? Сказка про перевозчика невольно взбредала на ум, про перевозчика, который уступил свое весло пассажиру, и тот остался прикованным к этому веслу, пока не освободился от него подобным же образом. Кто этот старик: посетитель или хозяин, либо его служащий? И что здесь: жилище, сторожка? Более похоже на последнее. Нет ни постели, ни кухни.
С ужасающей ясностью припомнилась истинная причина паники: в том злополучном сне я осужден был на вечное заточение! Вечное, г-н Аусель!
Сердце мое сжалось в комок. Но разум отказался принять столь нелепую возможность. Старик, если он тоже был здесь заточен, попросту умер бы с голоду. Однако ведь я и того не знаю, долго ли он дожидался спасения, сколько свечей успело Догореть. У меня была только одна, сгоревшая наполовину!
Так что еще было в том сне? Какие-то люди, веселье и розовые лепестки. Тихая музыка, долгий полет. Или это был другой уже сон?
Облокотившись о стол, я обхватил голову руками и принуждал себя вспоминать, надеясь найти разгадку в вещем сновидении. Но мысли опять не желали подчиняться, совершали бег свой собственным тайным путем, не помню их. Р глазах все поплыло, я полагал, от усталости. Над столом парил огромный окутанный туманом шар!
Да, г-н Аусель! И в первую минуту я подумал, что разволновался чрезмерно, что это кружится голова, а оттого туманятся глаза.
Я приступаю к главной части моего рассказа, когда мое расставание с самим собою начиналось. Немногие становятся чужды себе, своей молодости до такой степени, хотя судьба моя, делается мне понятно, не явилась единственным исключением. К несчастью, догадка о других подобных судьбах возникла слишком поздно, когда у меня осталась только та забота, которую я буду просить Вас со мною разделить. Эти рассуждения вам не будут понятны, я же не могу, к сожалению, сказать большего.
Он чужой мне теперь, этот попавшийся в ловушку мальчик Но все- таки я когда-то был им, и дряхлое сердце мое щемит от последнего расставания. Довольно об этом. Перейдемте к делу.
Я откидывался в кресле – и туман исчезал, шар уменьшался в размерах, пока я не увидел вновь перед собою, со вздохом облегчения, обыкновенный старенький школьный глобус, насаженный на косую ось, увенчанную медной шишечкой. Того, что я знал о разнообразии оптических иллюзий, казалось довольно для понимания происшедшего. Не стоило беспокоиться. Однако, минуту спустя, я заметил, что разрисованный картонный шарик, с которого я не сводил глаз, еле заметно вращается! Конечно, я мог машинально крутнуть его перед тем и этого не запомнить. Я и не думал усматривать новую загадку в этом жалком учебном пособии, вертится – и пускай себе вертится, пускай движутся размалеванные контуры материков и океанов, с одного боку глобуса освещенные ровным пламенем свечи, с другого скрытые тенью – имитация дня и ночи, урок географии, предмета, по которому я без того достаточно успевал в свои школьные годы.
Тихое вращение не замедлялось, не желая останавливаться, хотя пора бы!
Я снова приблизился к шарику, на сей раз не торопясь. Он медленно рос в глазах, пока я к нему наклонялся, но линии теряли ясность: появлялся облачный покров, укрывавший обширные области. Еще ближе – и он становился размытым, на теневой стороне замерцали огни, на освещенной поверхности морей я увидел корабли, они казались неподвижны; приблизившись еще, я уловил и движение, оно сделалось стремительным, когда я вздумал разглядеть одно суденышко вблизи. Океан бушевал подо мной, я валился в него с высоты, какая-то игла едва не воткнулась мне в глаз, это был громоотвод на верхушке мачты! Я едва уклонился, пролетел над кормою судна, скользящего с гребня волны, брызги пены осыпали мне лицо. Я слышал запах моря и мог очутиться в волнах, когда догадался откинуться назад в своем кресле. Иллюзия пропала, но я не мог ошибаться: я видел хлопочущих на палубе людей, слышал их голоса и готов был поручиться, что это не какие-нибудь модели, нет!
Самый подлинный земной шар вращался в дымке облаков над грубым дощатым столом.
'Не может быть, – устало думал я. – Все равно это копия, макет, страшная, одним словом, игрушка. – Но притом сознавал, что напрасно пытаюсь оградиться от очевидности – И кукла ведь похожа на человека, а уж игрушечная железная дорога уступает настоящей только размерами, – так продолжал я себя уговаривать. – Кто-то приходит в назначенный час заводить механизм, а если забудет свою обязанность, оно портится, пылится, ржавеет, замирают все фигурки, становится нужен ремонт или хоть смазка!' Я слегка повеселел и задумал поставить небольшой опыт.
Через мгновение я увидел железнодорожный вокзал в Ноодорте. Поезд, означенный в телеграмме, тронулся как раз в обратный путь. Друзья мои, обманутые и огорченные, садились в коляску.
– Не печальтесь, – шепнул им я, – забудьте обо мне!
Стыдно и по сей день, г-н Аусель… Было не до них, ни до кого! Мысли мчались бешено. Никто не уверил бы меня, что я видел перед собою заводные макеты моего друга и его молоденькой жены, они сыграли свою роль, и довольно хотелось, чтобы они вправду обо мне позабыли, я вовсе не намеревался вернуться к ним в дом, другими были теперь мои планы! Я, с детства почитатель Стивенсона и Дефо, мог предпринять любое путешествие, чему прежде мешала стесненность в средствах, осуществить затею, какую угодно смелую, проникнуть и туда, куда не в силах был никто пробраться. И оба полюса, н Лхасса сделались не менее доступны, чем какая-нибудь Флоренция! Любая голова способна вскружиться от этого, я же, г-н Аусель, был молод, я так далек был от того, чтоб прозревать, сколь судьба обычная завидна…
И все-таки я вскоре передумал. Простое благоразумие подсказывало предпринять первую высадку здесь, вблизи Ноодорта, где у меня есть приют, где я смогу, выйдя из дома друзей, вновь найти путь к этому дивному глобусу и владеть им в глубокой тайне. Помимо того, следовало позаботиться и о способах возвращения из более далеких путешествий. Одна осведомленность о мировых делах, никому в такой степени не доступная, поможет заработать кучу денег, хотя бы посредством игры на бирже, все мое будущее делается обеспеченным при помощи этой славной игрушки!
Я избрал подходящее место, приблизился к Земле вплотную и прямо из своего деревянного кресла мягко опустился ногами в траву нежно-зеленой лужайки. Приключение окончилось! Стол, свеча и глобус – все исчезло. Вместо темных сводов над головою простиралось небо, грело солнышко. Я поспешил к дороге. И поспел вовремя: коляска катилась навстречу. Милые лица друзей обернулись на оклик, но никто не отозвался на мои слова. Честное слово они только удивились ненужной дорожной встрече, не знали, кто этот прохожий и с чего ему вздумалось их окликать. Они не узнавали меня!
Потрясенный, я долго смотрел им вслед. Неужели не скольких слов, нечаянно сказанных, было довольно для та кого, хоть и не слишком приятного, но без спору, чудодейственного результата? Разумеется, я был уязвлен, потому что любил их, понимал, что виноват сам, но, сделанного не воротишь, думал больше о том, что не оценил, как видно, полученного подарка. Надо поспешить, чтоб никто не опередил, не нашел прежде меня дороги к моему глобусу!
О старике – его владельце или распорядителе – я уж и думать
