представить в самом выгодном свете.
– Меня вряд ли поймут в Номбори, – покачала головой Амани. – Их диалект отличается от нашего. К тому же я слишком молода, чтобы выступать от имени всей экспедиции, да и не слишком-то они уважают женщин. Понимать я буду все, но на людях мне лучше помалкивать...
– Я согласен, – сказал Жан-Мари. – Амани должна смотреть, слушать и анализировать происходящее, но не стоит слишком выпячивать ее местное происхождение.
Воспользовавшись полученным ранее разрешением Амани, я в общих чертах рассказал нашим профессорам ее трагическую историю, о которой до этого они ничего не знали, и предложил попытаться найти ее мать. Ученым эта идея, похоже, не сильно пришлась по вкусу: они намеревались посвятить все свое время научным исследованиям, и развязка романтической драмы в их программу явно не входила. Зато впечатлительный Малик сильно воодушевился:
– Мой бог, мадемуазель Амани, это ужасная трагедия! Конечно же мы должны отправиться в деревню Амани и разыскать мадам Коро!
– Думаю, в любом случае нет смысла начинать эти поиски в Номбори, – резонно заметил Оливье. – А вот в чем есть смысл, так это в том, чтобы ни одна живая душа до поры до времени не узнала этого маленького секрета мадемуазель Амани. В этом случае у нас есть шанс по прибытии в ее родную деревню спокойно заняться поисками ее мамы.
– Конечно, я не собираюсь на каждом шагу разглашать тайну своего происхождения, – согласилась Амани. – Давайте скажем, что я живу в Европе с рождения и знать не знаю, из какой деревни происходят мои родители.
– Фамилию свою тоже лучше не называть. Я бы на вашем месте вообще прикинулся девушкой из племени бозо... – посоветовал я безразличным тоном, так как знал, что догоны снисходительно относятся к этому племени рыбаков.
– Знаете что, сами вы прикидывайтесь бозо! – вспыхнула Амани.
Я убедил ее, что шучу.
– Хорошо, пойдем дальше. Так что с теллемами? Какой у нас план, Оливье? – вернулся к основной теме профессор Брезе.
– В Номбори у нас три задачи, – ответил Оливье, делая пометки в своем пожухлом от времени блокноте. – Первое: наскальные рисунки. Нам нужно будет срисовать и систематизировать все найденные изображения. Второе: местные жители. Необходимо коррумпировать кого-то из старейшин, жрецов или
– Вы уверены, что так легко сможете завоевать благосклонность старейшин? – с сомнением спросил Малик. – Насколько я знаю, эти ребята первому встречному о теллемах не рассказывают.
– Не знаю, нужно попробовать, – заметил я. – Пока мы не начнем работу, говорить о ее скорости просто бессмысленно.
– Согласен, – сказал Оливье. – И наконец, третья задача, и это, прежде всего, епархия Жана-Мари, начать сбор образцов почвы и растений, чтобы потом в Париже сделать палеографический анализ и выяснить, каким был климат этой местности до четырнадцатого века, когда здесь жили теллемы, и имеет ли право на существования «теория деревьев», по которым они якобы взбирались наверх в свои скальные убежища...
Да... В тот момент, попивая колу со льдом в гостинице «Белая лошадь» в Бандиагаре, мы даже не представляли себе, как далеки были наши планы от действительности. Уже на следующей неделе события завертелись с невероятной быстротой, полностью смешав и перечеркнув наши умопостроения. Началась наша незабываемая экспедиция в Страну догонов.
В живописной деревне Номбори, куда из Бандиагары можно добраться на внедорожнике, если периодически выталкивать его из песка, дружно вылезая для этого из машины, мы сперва решили обосноваться и жить в своей палатке. Так мы, по крайней мере, никого не смущали бы своим присутствием, не зависели бы от капризов местных жителей и не позволяли бы им подглядывать за собой.
Но проклятая палатка подвела, и Жан-Мари до самого конца полагал, что виноват в этом один я. А вина моя заключалась только в том, что, пока мои коллеги запасались в деревне продуктами, водой и готовили пищу впрок, я благородно вызвался установить наше жилище неподалеку от колодца, на самом краю деревни. Мне не раз приходилось устанавливать тент, в том числе в условиях абсолютной влажности, и я не без оснований считал себя профессионалом. Я был уверен, что справлюсь за десять минут, а потом мне останется только насмешливо поглядывать на коллег и делать саркастические замечания на предмет их нерасторопности.
В итоге я потратил на этот проект больше часа, не достигнув никакого результата. Техническое руководство по установке, вопреки суровой реальности, врало на каждой странице. Палатка оказалась не только больше, чем я предполагал, она была больше, чем вообще можно себе представить. Она представляла собой целый ангар и на земле занимала больше места, чем все соседнее ячменное поле, рядом с которым мы расположились. Она не имела формы. Зато имелся целый арсенал блестящих алюминиевых трубок, колец и железного крепежа, заведомо несовместимых друг с другом. Кромешного ливня и тучи комаров, в сопровождении которых обычно приходится заниматься установкой палатки в родной России, не было, но тридцатиградусная жара тоже не способствовала ускорению работ.
Через некоторое время друзья, образцово выполнившие свои задачи, начали издеваться надо мной. Жан-Мари пытался доказать всем, что я принял палатку за парашют для двойных затяжных прыжков, с которым якобы собираюсь прыгать с плато. Однако остальным, менее жестоким людям стало ясно, что, если не вмешаться, ночлег будет сорван. Подключившись к установке на этом, сравнительно позднем этапе, Оливье и Малик не смогли существенно улучшить ситуацию. В конце концов мы объяснили друг другу, что в комплекте палатки не хватает половины деталей, и, хотя Брезе кричал, что я просто уронил их в песок, наша версия возобладала.
Спустя всего час, когда палатка была свернута и лежала, как огромный мертвый кит, в стороне от нашего стойбища, Малик без труда нашел для нас три комнаты в доме одного из местных крестьян, который за мизерное вознаграждение (собственно, ему и была отдана на вечное пользование палатка) согласился переселиться вместе со всей своей семьей в дом соседа. Одну из комнат мы общим решением отдали в распоряжение Амани, вторую разделили между собой Оливье, Жан-Мари и я, а в третьей был размещен реквизит, занимавший едва ли не больше места, чем все мы, вместе взятые.
Где ночевал сам Малик, я так и не понял, потому что каждый вечер, когда мы уже валились от усталости на свои койки, он до полуночи сидел на камне возле нашей хижины в окружении местных жителей и, медленно попивая крепкий зеленый чай, рассказывал им фантастические истории про повадки белых людей и гламурную жизнь в Бамако.
Малик был по профессии гидом для иностранных туристов и довольно долго работал в различных туристических агентствах, прежде чем попал в Министерство культуры. Он знал каждую деревню в самом Мали и во всех окрестных странах, а люди в каждой деревне знали Малика. Кроме французского и английского языков, необходимых ему для общения с клиентурой, он свободно изъяснялся на языках бамбара, бозо, белла и сонгаи, хотя сам, как это выяснилось, к нашему удивлению, довольно поздно, происходил из племени кочевников фульбе. К тому же он никогда не забывал вытащить из кармана своего бесформенного балахона «боголан» пару орехов колы для местных стариков, конфету маленькой девочке, а подросткам – дать по шариковой ручке, которые в Мали называют просто «бик».
Кроме того, Малик был неженат и, по понятиям жителей отдаленных деревень, являл собой мечту любой местной девицы. Все это в совокупности создавало ему ореол местного оракула, и в вечерние часы послушать Малика или полюбоваться на него к нашему домику в больших количествах стекались обоего пола жители деревни, что немало способствовало нашей общей бессоннице. Всем нам, конечно, нравилось слушать волнующие истории о жизни туарегов, но к полуночи, устав после тяжелого дня, чрезвычайно неприятно было просыпаться от имитируемых Маликом рева взбесившегося верблюда, улюлюканий кочевников и хрипов заарканенной жертвы, сопровождаемых удивленными возгласами слушателей.
