– О!
Догоны всегда проходят полностью эту занудную процедуру с каждым встретившимся им человеком. Обмен короткими словами происходит очень быстро, говорящий даже не дожидается окончания короткой фразы собеседника. Поутру эти «куры – овцы – нормально» доносятся в деревне со всех сторон и человека в здравом уме, непривычного к обстановке психической лечебницы, могут довести до бешенства. Иногда при встрече два догона даже не останавливаются, и последние аккорды этой странной «беседы» выдают, крича изо всех сил, уже на расстоянии метров пятидесяти друг от друга. Кроме того, приветствия всегда заканчиваются бессмысленными междометиями, количество которых может достигать десятка. После первых трех дней в Номбори я уже мог перебрасываться этими «О! А! Э!» не хуже самого настоящего догона.
После завершения ритуала догон с ружьем сплюнул на землю какую-то зеленую массу, которую жевал все это время, и без всякого перехода безучастным голосом спросил по-французски:
– Что тут делаете?
– Любуемся рисунками, – ответила Амани.
– А ты разве не знала, что белым запрещено к ним подходить?
– Нет, я этого не знала. Я здесь первый раз, мы приехали издалека.
Догон внимательно осмотрел линию горизонта, как будто пытаясь определить, откуда именно прибыли в Номбори мы с Амани.
– Сейчас пойдете со мной.
– Куда еще?
– Старейшины хотят видеть вас.
Он повернулся и с невозмутимым видом принялся спускаться обратно в деревню.
– Что ему надо? – поинтересовался я.
– Пойдем за ним, – улыбнулась Амани. – Сейчас нам предстоит занятная процедура.
– Какая же?
– Будем знакомиться с местными старейшинами. Уверена, они уже с нетерпением ждут нас на главной площади.
Я собрал реквизит, и, мирно беседуя с вооруженным догоном, под таким своеобразным конвоем мы отправились вниз.
ПЕРЕД СУДОМ СТАРЕЙШИН
Приглашение на совет старейшин не было неожиданным. Сразу же по приезде наш проводник Малик информировал нас, что рано или поздно нам придется встретиться с самыми почтенными жителями деревни – просто потому, что им наверняка станет любопытно, кто мы такие и зачем приехали. Самим же напрашиваться на подобную встречу, по догонским обычаям, было непочтительно.
Единственное, что беспокоило меня в тот вечер, незнание догонами французского языка. Мне было совершенно не интересно сидеть истуканом среди галдящих по-своему туземцев и глупо улыбаться, в то время как они будут приговаривать меня к смертной казни через удушение. Зато я не сомневался, что, если беседа со старейшинами пойдет на французском, у меня будут все шансы решить все вопросы с аборигенами. Уж что-что, а говорить я умею профессионально.
Второе, что немного нервировало, участь Брезе и Лабесса, которые еще с утра отправились бродить по окрестностям деревни с огромным мешком, коробками и пробирками для сбора образцов почвы, растений и насекомых. Несмотря на то что отправились они в сопровождении Малика, который слегка понимал язык догонов и в любом случае мог объясняться с местными на своем родном фульбе, меня волновало, что они тоже могли вступить в нежелательный контакт с вооруженными людьми.
Но, подходя к площади, я заметил, что мои опасения не имели под собой почвы. Под низким навесом из соломы и веток, стоявшим на толстых резных деревянных столбах – догоны называют его
Но они, похоже, чувствовали себя как дома. Оливье Лабесс выглядел бодрым, как белка, отчаянно жестикулировал и выкрикивал одну за другой длинные французские фразы. Жан-Мари в своем джинсовом жилете невозмутимо покачивал сачком, оглядывал присутствующих и высокомерно молчал. За кустами и амбарами, окаймлявшими полянку размером десять на десять метров, не больше, толпились местные жители с надрывно голосившими детьми. Там же, у границы площадки, сидел скучающий Малик, не допущенный к участию в высоком ареопаге. В картине явно недоставало нас с Амани.
– Сео! – приветствовал я всю сходку на местном языке, обгоняя нашего конвоира и подходя к тогуна.
Оливье и Жан-Мари благодарно улыбнулись, увидев нас.
– Сео, – растерянно отозвались старейшины, прекращая разговор с Оливье.
Промолчал лишь один человек – пожилой негр с седой бородой, восседавший на почтительном расстоянии от своих приятелей. Он с интересом оглядел каждого из нас по очереди. Я сделал вывод, что это и есть вождь селения.
– На сео, – заявил я, встав прямо рядом с тогуна. Амани присела рядом с Жаном-Мари на корточки, положив на камень штатив.
– Брефо э, – посыпались вразнобой слова благодарности за пожелание здоровья.
Вождь снова не раскрыл рта.
– Сео ма, – обратился я непосредственно к нему, и он недовольно посмотрел на меня из-под своих пушистых седых бровей.
Посмотрел – и вдруг тоже произнес еле слышно:
– Брефо...
Все-таки сказал спасибо! Очевидно, не здороваться было бы с его стороны совсем невежливо, даже если собеседник – бледнолицая тварь типа меня.
Почувствовав, что я тем самым одержал первую маленькую моральную победу, я с торжествующим видом оглядел своих спутников. Мне стало понятно, что в предстоящей беседе не будет место европейской по-литкорректности, а следовательно, вести ее должен только русский человек.
– Орехи, – чуть слышно сказал я Амани по-русски, и она с готовностью протянула мне пакет орехов кола, которые я принялся в полном молчании раздавать присутствующим.
Из старейшин не отказался никто, даже старый вождь взял пару штук и засунул себе куда-то за пазуху. Окружившие площадь люди наблюдали за мной, как за быстро бегущим экзотическим насекомым, а дети, как и всегда после начала любого представления, открыли рты и перестали голосить. На площади Номбори наступила тишина, и я чувствовал себя как солист передвижного кружка иллюзионистов. Оставалось только провозгласить: «А теперь, дамы и господа, прошу из зала бесстрашного добровольца!»
Но вместо этой беспроигрышной фразы я уселся на какой-то камень в центре площади и сказал по- французски:
– Спасибо за то, что вы позволили нам провести время здесь в Номбори. У нас на родине хорошо известны традиции гостеприимства догонов.
Я не смотрел на своих коллег, уверенный, что они по достоинству оценили этот заход. Мне была интересна реакция старейшин и их вождя, которые, судя по всему, впервые слышали о традициях своего собственного гостеприимства. В эту минуту мне уже было абсолютно понятно: предстоит дискуссия. И мне хотелось провести ее с достойным противником. В своем умении полемизировать я ничуть не сомневался.
Старый вождь пожевал губами, но ничего не сказал. Вместо него в разговор вступил старичок посвежее, с глубоким шрамом через всю голову и живыми умными глазами.
