наблюдаем! Древнейшая речь человека, как полагали до сих пор ученые, сохранилась только у койсанцев, и нигде в мире не найдено родственных им языков. Полагают, что именно так звучала речь первых
– Точно! – Жан-Мари, обычно столь сдержанный, вдруг вскочил на ноги и немедленно ушибся головой о балку на потолке. – Отпечатки рук! Вот дерьмо, как же я раньше не догадался!..
Но о чем именно не мог догадаться и все же догадался Брезе, мы так и не узнали.
– Друзья, здесь неподходящее место для обсуждения наших догадок, – неожиданно громко и властно прервала его Амани, прикладывая палец к губам. – Давайте оставим это до завтрашнего дня, когда мы уйдем из Номбори. Здесь все же слишком много ушей, не правда ли?
Мы замолчали, встревоженно глядя друг на друга. Мир догонов вдруг вновь предстал перед нами во всей своей мрачной жестокости, и смерть, еще сегодня утром дыхнувшая нам прямо в лицо, вновь, казалось, замаячила у окошка, за которым догорал над пустыней закат. Не сговариваясь, мы стали собираться спать.
Когда нужно рано вставать, я часами не могу заснуть. Мучаюсь всевозможными воспоминаниями о прошлом, думаю о будущем, поминутно представляя себе завтрашний день, резко поднимаюсь с подушки, пораженный внезапной мыслью о том, что забыл что-то сделать вчера... В студенческой юности, перед самыми волнительными экзаменами, я часами просиживал за компьютером или в кресле с каким-нибудь историческим романом, а наутро являл собой жалкое зрелище. Судя по выражению и расцветке моего лица, можно было предположить, что я не успел отойти после пьяной оргии. Профессура подозревала меня бог знает в чем.
Позже, начав работать, я не мог заснуть перед важными проектами или публичными выступлениями, всякий раз придумывая себе такие жуткие последствия своей завтрашней неудачи, что не спалось уже не от волнения, а от страха. Когда же удавалось наконец мысленно одолеть всех врагов и забыться, будильник жестоко напоминал о себе, и я вскакивал как ужаленный.
То же случилось и сегодня. Как ни ворочался я под своей москитной сеткой, сон не шел ни в какую. Старинных приемов типа подсчета воображаемых слонов я не признаю, поэтому я вернулся к мыслям о койсанских языках и щелчковых звуках, и уже почти заснул, как вдруг легкий скрип заставил меня поднять голову.
Точно. Скрипела закрываемая дверь. Кушетка Жана-Мари была пуста и при свете луны из окошка отливала бело-голубым светом. Случилось то, чего я ожидал: в эту последнюю ночь мой коллега конечно же ушел искать мифическую птицу Балако.
В первую секунду я хотел разбудить Оливье, и, наверно, правильно бы сделал. Но потом мне показалось, что один я произведу меньше шума, чем в сопровождении этого верзилы. И я, поспешив надеть все, что попалось под руку, схватил очки, машинально поглядел на часы (полвторого) и бесшумно выскользнул из дома.
Несмотря на глубокую ночь, худую фигуру профессора Брезе я заметил сразу: в сиянии луны его светлая рубашка скользила вверх по тропинке, ведущей к утесу. Окликнуть его я уже не мог, боясь быть услышанным местными жителями, и потому лишь помчался за ним, стараясь не громыхать по булыжнику подошвами своих тяжелых ботинок. И хотя Жан-Мари выказывал невиданное проворство, ловко прыгая с камня на камень, расстояние между нами постепенно сокращалось.
Внезапно он остановился как вкопанный, и я от неожиданности также встал, чтобы отдышаться. Мы оба услышали одно и то же: необычно громкие, близкие, размеренно звучащие крики птицы Балако. Она как будто зазывала нас, ее крик доносился сверху, с самого утеса, и здесь, в северной части деревни, где ее крики не были заглушены стенами, я готов был поспорить на что угодно – никакая это не птица.
Несколько мгновений я всматривался в темноту, пытаясь определить, откуда именно шли крики. Но они прекратились так же внезапно, как и начались, и когда я уже устал ждать, выяснилось, что у меня самого мозгов меньше, чем у пернатого, потому что Жана-Мари в пределах видимости уже не было.
Я снова устремился вверх, проклиная свой врожденный кретинизм. Упустить Брезе я просто не мог себе позволить: во-первых, из любопытства, но в основном из-за чувства опасности – я слишком хорошо представлял себе, что происходит с одинокими любопытными европейцами по ночам в Стране догонов, а ведь Жан-Мари ничего не знал об истории Чезаре Пагано...
Бормоча проклятия на французском и русском языках в адрес профессора и свой собственный, я бежал по каменистой тропинке в полной тишине, освещенный неяркой луной, постоянно оглядываясь вокруг в поисках сутулой фигуры своего коллеги и представляя себе самое страшное. На улицах деревни не было ни души, ведь не только людям, но и домашним животным запрещено выходить по ночам из своих пристанищ. Видимо, вскоре я оказался на самом краю деревни, потому что в непосредственной близости передо мной замаячила черная громада высокого утеса, а вокруг вместо обычных домов виднелись только темные остроконечные крыши деревенских зернохранилищ. Слева, позади меня, остался дом хогона, в котором мы побывали вчера. Звуки загадочной птицы больше не слышались, и зря, они бы, по крайней мере, указали мне, где искать «заблудшего» профессора.
Я едва не наткнулся на него. Он стоял как вкопанный, спиной ко мне, схватившись рукой за холмик догонского фетиша, и смотрел вверх, на утес.
– Профессор!
Он ничего не ответил, я рванул его за плечо к себе. От увиденного я едва не умер на месте. Подобное выражение лица мне, пожалуй, никогда больше не доведется увидеть, чему я, признаться, очень рад.
Его лицо было бледно, и безжизненно, и совершенно без морщин, как у ребенка. Рот приоткрыт, как будто от изумления, а глаза закатились куда-то вверх и были открыты неестественно широко, а пустые белки стали красными от лопнувших сосудиков.
«У тебя глаза красные от крови», – именно это сказал Жану-Мари какой-то местный подросток всего несколько дней назад.
В первое мгновение мне показалось, что случилось худшее – я опоздал, Брезе мертв. Он и вправду как подкошенный рухнул мне на руки. Но перед падением я услышал из его уст едва слышный шепот:
– Свет! На утесе! Там...
Удерживая его падающее тело, я бросил быстрый взгляд вверх. Прямо надо мной, метрах в двадцати, посредине отвесного утеса в пещере, прямо из входного отверстия одного из
И вдруг мне почудилось какое-то движение слева от меня. Я перевел взгляд на ближайшие кусты: оттуда ко мне медленно тянулась чья-то рука. И было в этой руке что-то настолько страшное, что я заорал.
ПРЕДСКАЗАНИЕ УРУГУРУ
Этот мой истошный крик спас нас обоих, потому что Малик сообразил, где мы находимся. – Иначе ты бы тоже получил свое... – мрачно сказал он после того, как я закончил свой рассказ.
Мы сидели втроем – я, Амани и Малик – в коридоре центрального госпиталя города Сегу, возле палаты, где, опутанный проводами и трубками, лежал в глубокой коме Жан-Мари Брезе. Профессор, специально прибывший из Бамако, только что рапортовал о завершении процедуры масштабного переливания крови, однако воздержался от оценки шансов нашего коллеги на выздоровление.
– Яд, сильный и очень токсичный, – сообщил он причину паралича. – Скорее всего, природного происхождения. Причем очень быстро разлагающийся: если бы вы привезли его завтра, он был бы уже мертв, и вряд ли даже самое тщательное исследование показало бы химический состав препарата.
– Это мог быть змеиный яд? – спросила Амани.
– Вряд ли. Я, видите ли, здешних змей знаю в лицо всех до единой. И вряд ли муха цеце, да и не летает она по ночам. Возможно, какое-нибудь насекомое... А вы слышали когда-нибудь про ядовитую ящерицу догонов? Местные жители говорят, что после ее укусов бывают именно такие симптомы... Другой вопрос, что паралич наступил практически мгновенно. Как это он не успел даже закричать, когда почувствовал
