мы наклонились, прямо с узкого конца отмели кто-то спрыгнул. Раздался громкий всплеск. Я выкрикнул какую-то дурацкую фразу, как меня потом уверяли: «Хотите выпить?» Услышав такое, любой рыбак откликнулся бы тотчас же. Но ответ был самый неожиданный.
Из-за песчаного склона выглянула небольшая головка. Я было принял ее за собачью, что подтверждало бы присутствие поблизости охотников; но затем случилось вот что: головка разразилась свистом, а Фред спустил курок. Он клянется, что выстрелил с перепугу, но меня до сих пор пробирает дрожь, когда я думаю, что это могла быть любимая собачка охотника, за которой шел следом ее хозяин. Оказалось, что этот действительно напоминающий собаку чрезвычайно странный зверек – енот-крабоед (Euprocyon cancrivorus).
Впоследствии у нас в «зоопарке» появилось несколько таких зверьков. Они во всем похожи на собак, их часто и держат в доме как любимых собачек. У них есть одна диковинная привычка – присев на задние лапки, похлопывать или «прибивать» землю передними лапками, как будто выравнивая и выглаживая какую-то мягкую поверхность. Это удивительно аккуратное и легкое похлопывание всех нас озадачивало, пока мы не пустили в клетку к зверькам живых крабов. Еноты и не подумали на них бросаться, а просто неотступно преследовали их, нежно похлопывая вышеописанным образом, пока крабы не обалдели до полной беспомощности; тогда еноты мгновенно с ними разделались, не опасаясь острых клешней.
На следующее утро, дождавшись прилива, мы отправились в ялике к киту, прихватив свои примитивные разделочные орудия. Туша еще лежала на сухом месте, и у нас оставался час, чтобы закончить очень важную работу до того, как накатит полный прилив.
Через образовавшуюся трещину разложение проникло глубоко в среднюю часть спины и захватило всю тушу в области кишечника. Собственно, оно зашло так далеко, что некоторые ребра и позвонки отделились от гниющего мяса, выпали наружу и погрузились в ил. Поскольку мы хотели получить полный скелет, нам необходимо было как можно скорее разыскать эти кости. Тем более что между позвонками находится по паре костяных дисков не толще тарелки, а диаметром около фута. Они очень легки, и их вот-вот могло смыть волнами. Поискав и порывшись в иле, мы нашли все позвонки и межпозвоночные диски, в чем и убедились, подсчитав количество полостей, оставшихся в спине кита, там, откуда они выпали.
Затем принялись за плавник. Тоже важная анатомическая часть животного, и, вычленяя его, мы впервые по-настоящему поняли, что нас ожидает. Это гигантское весло соединяется суставом с нижним выростом лопаточной кости. Сустав состоит из головки и впадины, и вокруг не так уж много мышц, однако прилив успел достигнуть высшей точки и наполовину отступить, пока мы отделили плавник и выволокли его на глинистый берег.
К тому времени оказалось возможным выбраться на обсохшую отмель и заняться самым главным делом – хотя более безнадежного предприятия я в жизни еще не затевал. Чтобы проколоть жировой слой, приходилось действовать мачете, как копьем. А чтобы сделать надрез, надо было неустанно колоть и рубить. Углубившись под кожу, мы обнаружили, что разрыхленная разложением поверхность туши – чистый камуфляж. Под кожей оказалась тугая, прочная, как подошва, ткань. В некоторых местах масса мышц, переплетенных крепкими, как ремни, сухожилиями, достигала трех футов в толщину. Чтобы добраться до макушки кашалота, нам пришлось проложить в этой массе траншею длиной футов в двенадцать и глубиной местами до двух футов.
У нас с собой не было никакого пособия по анатомии китов, только общее описание скелета млекопитающих. И эта, и еще одна книга столь же общего характера в равной мере выводили нас из терпения, даже приводили в отчаяние. Справочники вообще с легкостью расправляются с целыми залежами знаний при помощи короткой небрежной фразы. В одной из наших книг сообщалось, что «скелет Cetacea (то есть китообразных) обнаруживает много примитивных черт строения». Большое подспорье, что и говорить, особенно когда тебе позарез нужно знать, сколько именно ребер или фаланг пальцев должно быть у кашалота! Все эти дни, сражаясь с неподатливой горой плоти, я про себя благодарил одного своего профессора, который когда-то заставил нас заучить строение скелета и прочую анатомию кролика. Он говорил, что строение скелета и внутреннее строение млекопитающих, подобно французским неправильным глаголам, может иметь различные корни, но никогда не меняет окончаний; в обоих случаях отдельные части могут выпадать, но общий план остается неизменным.
Нам оставалось уповать только на добрый совет, и мы рассекали тушу согласно этому плану. В соответствии с ним мы вычленили обе ветви нижней челюсти, а затем все остальные кости скелета. Эта теория ни разу нас не подвела, даже когда мы искали две косточки, оставшиеся от нижних конечностей, непохожие друг на друга и вдобавок упрятанные где-то в тканях брюха. Теория так прекрасно подтверждалась на практике и Уолтер с Мартинеусом были так поражены безошибочностью наших находок, что, мне кажется, они по моему приказу безропотно вскрыли бы любое место на туше кита, скажи я им, что там находится фарфоровый чайник в цветочках.
Дело оказалось захватывающим и увлекательным. Вынув все кости из середины туловища (то есть ребра и позвонки), мы расчленили тушу на три части. В средней части костей уже не осталось – все они громоздились, как частокол, на берегу. Хвост, представлявший собой плотную массу крепких, как сталь, мышц и сухожилий, сохранил и некоторое количество позвонков вместе с межпозвоночными дисками и маленькими, в форме буквы Y, остистыми отростками, примыкающими к ним снизу. Мы подсчитали, сколько их там должно быть. Третья часть – голова – включала только череп, два сросшихся с ним позвонка и кости языка. Прервав работу, мы уселись отдыхать в ожидании прилива.
Как мы и запланировали, нам все время везло! Прилив, который для нас играл роль отсутствующей лебедки, аккуратно разделил три части туши и унес ненужную середину в открытое море, на прокорм стервятникам. Хвост мы обвязали веревкой, втянули как можно дальше в самый максимум прилива и привязали к шесту. Голова же прочно застряла в глине.
Это потребовало двух дней работы, и все время я, как слабосильный, занимался тем, что вырезал из плавника разные косточки и окружающие хрящи, зарисовывал их расположение, заворачивая затем каждый «пальчик» в марлю. Прочность подобного плавника тот, кто не резал его собственными руками, не может даже вообразить. На следующий день мы вырезали громадный резервуар с жиром из черепа и очистили его от других тканей. Покончив с этим, мы, в ожидании прилива, атаковали хвост. Прилив и на этот раз послужил нам верой и правдой – смыл с черепа все клочки мяса и унес их вдаль. Череп, увязший в иле остался чистенький как стеклышко. С хвостом мы провозились два полных дня, потому что он был плотнее всех других частей и его почти не коснулось разложение. Наконец мы извлекли из него все кости. Последний позвонок оказался крохотной шаровидной косточкой с небольшой орешек.
Через пять дней наш труд был завершен. Все кости, в том числе десятифутовые челюсти, лопатки величиной с карточный стол и длинный ряд позвонков, напоминающих пеньки от солидных деревьев, были выложены на глинистом берегу под сенью мангровых, и оставалось только вытащить на берег череп. Но тут мы оказались бессильны.
Череп взрослого кашалота – не игрушка. Это предмет самой странной формы, похожий на громадную ванну, у которой не хватает трех стенок. Спереди он суживается в узкий отросток; сзади – над небольшой мозговой полостью – переходит в полукруглый вогнутый гребень. На эту конструкцию опирается расположенный во лбу и носу животного резервуар жира, и в его пролет мы могли залезть вчетвером и работать, не мешая друг другу. Вес черепа, заполненного водой и жиром, был, вероятно, побольше тонны, поэтому он и засел так глубоко
