смотреть. Только разуйся. Не может быть у сироты таких хороших сапог. Ничего, не зима, побегаешь босиком.
– Ладно, побегаю, – согласился я. – А зеркало у тебя есть? Интересно же!
– Пошли на улицу. По дороге, внизу, и полюбуешься, в холле висят зеркала.
– А мы что, прямо сейчас пойдем просить милостыню? – изумился я. – Ночь все-таки.
– И что с того? Ночью подают куда лучше, чем днем. Люди в трактирах сидят, догуливают, настроение у них хорошее, с деньгами расстаются легко, благо и монеты, и перчатки почти у всех при себе: после полуночи редкий трактирщик согласится принимать расписки… Вот с утра и примерно до полудня действительно нечего ловить. Беспечные люди дрыхнут без задних ног, а от служак и домохозяек, бегающих по лавкам, ничего не дождешься. В это время мы и спим.
– Гляди-ка, какие тонкости, я и не знал, – проворчал я и уставился в зеркало, мимо которого мы проходили.
Едва на ногах устоял, честно говоря. Из зеркала на меня пялился лохматый мальчишка-оборванец. Если не обращать внимания на экзотическое тряпье, точная копия меня самого, только двенадцатилетнего.
– Слушай, Коба, с лицом-то мы, вроде, ничего не делали? – неуверенно спросил я. – А оно теперь тоже детское.
– Оно у тебя всегда такое, – пожал плечами Коба. – Мальчишка ты и есть, кто же еще? Просто при твоем росте и сложении это не очень заметно. Особенно когда в Мантию Смерти закутаешься. И еще выражение лица много значит. Взрослый человек самоуверен. Ну, думает, будто понимает, где он находится и что с ним происходит. А у тебя сейчас рожа растерянная и перепуганная. Но и довольная вполне, тебе же интересно, как все обернется, верно?
– Верно, – улыбнулся я. – И босиком я уже целую вечность не ходил. А по городским улицам и вовсе никогда.
– Ну вот и этим заодно развлечешься, – ухмыльнулся Коба, подталкивая меня к выходу. – Давай, не тормози. Идти нам далеко, аж в Новый Город, а на амобилерах нищие не ездят.
– А Темным Путем? – оживился я.
– Темным Путем я не ходок, – помрачнел Коба. – Не люблю я эти ваши штучки. Так что если уж связался со мной, будь любезен, иди ногами. Договорились?
– Как скажешь, – я пожал плечами. – Удивительный ты человек, Коба. Как трехэтажный дворец в лачуге спрятать – так пожалуйста. А простые вещи…
– Ну и что? У каждого есть свои сильные и слабые стороны, – отмахнулся мой опекун. – Я не исключение. И ты тоже. Скажешь, нет?
Крыть было нечем.
Мне понадобилась всего пара минут, чтобы выяснить: я не создан для ходьбы босиком. То есть по шелковистому кеттарийскому ковру или, скажем, по мягкому речному песку – с удовольствием. А по булыжным мостовым Портового Квартала – увольте.
Но увольнять меня, увы, никто не спешил. Коба знай себе шел вперед легким, размеренным шагом. Единственное, что я мог сделать, – постараться не слишком отставать. Обидно было бы провалить всю затею в самом начале по столь пустяковой причине. Тем более в таком виде мне, пожалуй, домой лучше не возвращаться, а значит, сутки надо как-то продержаться.
– Что, трудно босиком?
Коба наконец понял, в чем состоит моя проблема. Но вернуться в дом и обуться не предложил, а лишь снисходительно пообещал:
– Ладно, пойду помедленнее, пока ты не привыкнешь.
– Пока дойдем, я ноги о камни разобью в кашу, – проворчал я.
– Конечно разобьешь – с непривычки-то. Ничего, зато вид у тебя будет совсем жалкий. Охотнее подавать будут.
– Коба, – напомнил я, – у меня нет задачи собрать побольше подаяния. Я хотел только понять, как это бывает – хотеть денег и одновременно не хотеть…
– У тебя свои интересы, а у меня свои, – ухмыльнулся он. – Учителю достается две трети добычи ученика. Чем больше тебе подадут, тем лучше.
Поспоришь с таким, как же. Я начал всерьез беспокоиться о Кобе. Сейчас-то я как-нибудь потерплю, но где гарантии, что завтра-послезавтра мне не приснится, как я гоняю своего мучителя по раскаленным углям? Одна надежда, что принадлежность к загадочным муракокам спасет его от моего гнева.
Впрочем, четверть часа спустя я думал о грядущем возмездии не с печалью, а с наслаждением.
К счастью, моя изнеженность и неприспособленность к суровым условиям существования с лихвой компенсируются гордыней и упрямством. Чрезвычайно удачное сочетание пороков. Так было всегда, сколько себя помню, поэтому я обычно пользуюсь репутацией очень выносливого человека. И только самые близкие люди, рядом с которыми я могу позволить себе роскошь не быть гордецом, знают мне цену, бедняги.
Вот и тут я стиснул зубы и поклялся, что дойду до места не пискнув. Не дам Кобе лишний повод надо мной потешаться. И без того я его сегодня уже порадовал по самое не могу. Хватит.
Поэтому (и только поэтому) я как-то доковылял дотрактира “Жирный индюк”. По иронии судьбы именно отсюда мне носили завтраки в ту пору, когда я жил в Новом Городе. Коба объявил, что это место уже три дня как свободно, поскольку мой предшественник, Пестрый Кламс, умер не то от старости, не то от пьянства. Он выдал мне медальон, похожий на потертую иноземную монетку, велел показывать его всякому, кто поинтересуется, с какой стати я тут отираюсь, пожелал удачи и исчез в ближайшем переулке прежде, чем я успел перевести дух и потребовать инструкций. Пришлось посылать ему зов.
“Коба, а что делать-то?” – спросил я.
“Как – что? Деньги клянчить. Ты же сам хотел поглядеть, что из этого выйдет, вот и гляди. Ни к чему тебе мои советы. Сам разберешься. Зайду за тобой незадолго до рассвета”.
Пришлось положиться на вдохновение. Как всегда.
Несколько минут я довольно бестолково топтался у порога трактира, потом сообразил, что наконец-то можно дать отдых разбитым ногам, и уселся на тротуар, под фонарем, оранжевый свет которого, по идее, должен был выгодно оттенять мою страдальческую мину. Поерзав и кое-как устроившись, я принялся ждать свою первую жертву. Теперь, когда боль в ногах немного утихла, мне снова стало интересно, к чему приведет эта затея. Я практически подпрыгивал от нетерпения, но вокруг никого не было, а соваться в трактир я не стал. Рассудил, что если меня отсюдавыкинут, дни “Жирного индюка” будут сочтены. Жалко, хороший, в сущности, трактир. По крайней мере, повар здесь всегда был отменный.
Наконец дверь распахнулась, и на крыльцо высыпала шумная компания подгулявших горожанок. Полдюжины женщин разного возраста, все очень нарядные и, кажется, милые – насколько можно судить по первому впечатлению. Я понял, что это шанс. Дебют мой должен был состояться теперь или вовсе никогда.
– Тетеньки, – жалобно пискнул я, – дайте ма-а-ахонькую монетку бедному голодному сироте!
Что тут началось, никакими словами не описать. Яявно недооценил убойную силу своего сиротского обаяния. Меня окружили плотным кольцом, ахали, сочувствовали, теребили, расспрашивали. Объясняли, что голодать в столице Соединенного Королевства не обязательно: кто угодно имеет право пообедать в любом трактире за счет Его Величества Гурига Восьмого. Я вполне искренне краснел и оправдывался: дескать, в таком виде меня никуда не пускают. Пару раз по шее надавали, так я теперь и не суюсь… Дамы на чем свет стоит крыли бессердечных сограждан и, соответственно, жалели меня. Я шмыгал носом и, путаясь в деталях, рассказывал им страшную историю про людоедов Энго, не оставивших от моих дорогих родителей даже берцовой кости на память.
Как только речь зашла о людоедах, леди понимающе переглянулись, и одна из них рванула обратно, в трактир. Вскоре она вернулась с целым подносомгорячих пирожков. Поднос был принесен мне в жертву. Я не возражал, поскольку обедал очень давно, поужинать дома так и не собрался, а потом, у Кобы, и вовсе не до того было. Ну и повар в “Жирном индюке”, как я уже говорил, отменный, это тоже немаловажно.
Дамы, затаив дыхание, наблюдали, как я лопаю. Мой, прямо скажем, недетский аппетит окончательно их растрогал. На поднос с пирожками дождем пролились монеты, а на меня – мудрые советы. Мне предлагали столько вариантов устроить свою судьбу, что я даже растерялся от обилия возможностей. От
