– У Ильи что, так много друзей?
– Хорош друг…
– Он его ждет, – вздохнула я. – Значит, друг. Ты многих знаешь, тех, кто ждет его?
– Успокойся, – попросил Сашка. – Я тебя прошу… Все будет хорошо. Через две недели он вернется, и все будет просто здорово. Я тебе клянусь…
– Конечно, – глотая слезы, согласилась я. – Конечно… все будет просто отлично, – швырнула трубку, схватила подушку и уткнулась в нее лицом.
Ключ в замке повернулся, дверь хлопнула, послышались торопливые шаги. Я приподняла голову и увидела Сашку. Он вошел, посмотрел на меня укоризненно и отправился в кухню. Мне было слышно, как хлопает он дверцами шкафчиков, потом он швырнул стакан в мойку и вернулся в комнату. Ночник освещал его снизу, придавая лицу что-то сумрачное, даже трагическое.
– Так… – Он собрался высказаться резко и даже зло, вместо этого вздохнул, сел рядом и взял мою руку. Осторожно поцеловал и прижал к своей щеке. – Бессонница и коньяк, – усмехнулся невесело. – Опять одно и то же.
Я высвободила руку и стала смотреть в потолок, предметы в тусклом свете ночника отбрасывали причудливые тени, и я порадовалась, что Сашка рядом со мной.
– Коньяк, это что – норма жизни? – недовольно проворчал он.
– Хочешь сказать – много пью? – хмыкнула я.
– Нет. Ты не пьешь. Ты себя в гроб вгоняешь. Ты не спишь ночами, пьешь, куришь до отупения и пялишься в потолок.
– Странно, да? – спросила я насмешливо. – На моем месте другая женщина веселилась бы до упаду. И спала бы по ночам сладко, точно младенец.
– Самое страшное позади, – помолчав, сказал он. – Осталось две недели. Две недели ты можешь выдержать? Без коньяка и ночных истерик?
– А что изменится через две недели? – жалобно спросила я, а Сашка пожал плечами.
– Он вернется.
– И что? – Я стиснула рот рукой, боясь, что опять разревусь.
Сашка долго смотрел на меня, очень долго, за это время я немного успокоилась, прикрыла ладонью глаза от света и стала смотреть в никуда, а потом попросила:
– Ладно… Прости меня. У тебя своих забот полно. Я веду себя как последняя дура. Прости.
– Какие у меня заботы? – хмыкнул он, вытянулся рядом, обнял за плечи и стал гладить мои волосы.
– Помнишь, я болела корью… – неожиданно спросила я. – В каком классе?
– В детском саду. В подготовительной группе. А что?
– Ничего. Просто подумала… Как давно это было…
Тогда я вроде бы шла на поправку, и мама выписалась на работу. Сашка жаловался на головную боль, и родители на всякий случай оставили его дома. Мы играли в разбойников, прыгали с шифоньера на диван, разучивали на пианино «собачий вальс» и вообще веселились от души. К обеду у меня вдруг поднялась температура, я задыхалась и тряслась в ознобе. Сашка позвонил маме, а потом сидел рядом со мной, вцепился в мою руку обеими руками и смотрел испуганно.
«Сашка, я ведь не умру?» – перепугалась я так, что начала заикаться, а он затряс головой и сказал:
«Нет. Чего ты? – А потом добавил: – Я тебя люблю. Очень».
«И я тебя», – ответила я, и это было сущей правдой.
Я всегда его любила, больше, чем родителей, больше, чем бабушку, больше всех… до некоторого времени. А в Сашкиных глазах, когда он смотрел на меня, с тех пор где-то в самой глубине зрачка таился страх. Я прижалась к нему и сказала:
– Я люблю тебя…
– Все будет хорошо, – повторил он и поцеловал мои волосы. – Вот увидишь. Он вернется, и все будет хорошо.
– Он ни разу не написал мне, – всхлипнула я. – Он не хотел меня видеть. Он считает, что я во всем виновата. И это правда.
– Что правда? – вздохнул Сашка.
– Все. Если бы не я…
– Вот что… – Он поднялся. – Давай-ка выпьем. Коньяк еще остался. И поговорим.
Сашка сходил на кухню, вернулся с двумя рюмками и бутылкой, поставил их на тумбочку, неторопливо разлил коньяк.
– Давай… за нас.
Я выпила и опять легла, закинула руки за голову и уставилась в потолок.
– Ведь он не убивал… – сказала я скорее себе, чем Саше.
– Конечно, нет, – кивнул он.
– Но его посадили…
