— Не слышу?
— Так точно, ва-ше-бла-го-ро-дие! — грянул строй.
Лекция происходила в рощице за замком, где на полуразрушенных немецких позициях младшие офицеры батальона натаскивали пополнение.
Мы с Генрихом сидели в тени развесистой липы, отдыхая от трудов праведных и вполглаза наблюдая над мучениями коллеги. Сегодня — его очередь отдуваться.
— Разойдись! — наконец гаркнул 'лектор' и направился к нам.
Подошел, присел на траву, извлек из кармана бриджей носовой платок и, сняв фуражку, вытер вспотевший лоб.
— Пекло!
— Ну, как успехи Ипполитушка? — Ехидно поинтересовался Генрих.
— Бесполезная трата времени! — Возмущенно отозвался Бриз. — Половина потравится при первой же атаке, а вторая половина задохнется от неумения пользоваться маской! Смотрят на меня своими телячьими глазами, моргают, кивают. А я по рожам их тупым вижу, что они ни черта не понимают. Им бы еще хвосты — от мух отмахиваться, я бы совсем себя пастушком перед стадом коров почувствовал.
— Ты, Ипполит, не пастушок, а ПАСТЫРЬ! Несущий идеи прогресса в заблудшие крестьянские головы. Голос разума! — Продолжал веселиться Литус.
— Оставь, Генрих, — отмахнулся Бриз, обмахиваясь фуражкой, как веером — Им это слово разума надо как гвозди — в голову забивать. Одним ударом и чтоб по самую шляпку! Иначе не доходит.
— Господа, вам не надоело? — Я, наконец, решаю вмешаться в разговор. — Жарища дикая! Давайте- ка лучше морсу выпьем!
* * *
Вот уже второй день мы возимся с пополнением. Гоняем отдельной группой для того чтобы они хотя бы азы усвоили.
Все чему их обучали в запасном полку — это шагистика, устав, стрелковка, метание гранат и атака цепью.
Шагают более или менее, устав знают в основном дисциплинарный, а не полевой. Стреляют хреново, гранаты кидают, как бог на душу положит. Знать не знают, что перед броском надо выдернуть чеку — их на деревянных колобашках обучали. Про системы немецких гранат я уж и не говорю. Кое-как их научили развертываться в цепь и атаковать в рассыпном строю. Штыковая — на уровне трех приемов.
В общем сплошное развлекалово.
Нам — геморрой.
Им — Диснейленд.
Это вот Кузьма Акимыч у нас педагог хоть куда. Чуть что — сразу в морду. Это они понимают — усваиваемость военной науки сразу резко повышается.
Но ненадолго…
Сейчас вот сгоняю свое 'стадо' на стрельбище и разошлю поотделенно. Пусть их унтера дрючат, до полного автоматизма. Сначала на своем уровне, потом на взводном, а там, глядишь, и всей ротой развлечемся.
Если я, конечно, не пристрелю кого-нибудь из этих баранов за доведение меня, толерантного московского юриста начала 21-го века, до белого каления.
— Антипкин! В-Господа-Бога-твою-душу-мать!!! Ты как патронташ нацепил, олух Царя Небесного!
Элитный гренадерский полк, однако…
И смех и грех…
* * *
Среди всей этой серости все-таки было одно светлое пятно, кроме унтера Матросова конечно.
Я наблюдал, не вмешиваясь, за тренировками новобранцев в составе взводов. Целью было научить их действовать совместно с остальными и постараться довести приемы боя до уровня рефлексов.
Унтера уже полдня гоняли новичков сначала отдельно, потом в составе отделений, теперь вот занимались целыми взводами.
После команды 'Вольно! Разойдись!', солдаты группками расселись на траве и на брустверах, свесив ноги в окопы. Разговаривали, курили, смеялись.
Ко мне подбежал старший унтер-офицер Наумов, который временно исполнял обязанности ротного фельдфебеля, вместо Кузьмы Акимыча, отправленного мною в санчасть с острой зубной болью. Дабы Лиходеев не слинял по дороге заниматься лечением народными методами, с ним был отправлен Савка с запиской к Нижегородскому.
— Ну, что скажете, вашбродь? — Спросил Наумов, кивнув на подчиненных.
— Еще пару раз сходите повзводно! Потом еще раз прогонишь олухов из пополнения сначала по одному, потом всех скопом. А после обеда позанимаемся всей ротой и на стрельбище.
— Слушаюсь, вашбродь!
— Вот и ладненько! — Оглядев отдыхающее воинство, я обратил внимание на солдата, который, отделившись от общей массы, кругами ходил вокруг подорванной немецкой полевой семидесятисемимиллиметровой пушки, внимательно ее разглядывая. Там присел, тут осмотрел, пощупал и стал возиться с затвором. — Это еще что за фрукт?
— Где?
— Да вон, у пушки!
— Этот вроде из шмелевских, вашбродь, из четвертого взвода! Кажись, Степанов его фамилия.
— А ну-ка подойдем к нему.
Подобравшись поближе, мы увидели, что солдат уже ковыряется в открытом затворе орудия.
— Чем занят, солдат? — Поинтересовался я.
Тот дернулся, развернулся к нам и вытянувшись отрапортовал:
— Рядовой Степанов! Любопытствую устройством сего механизма, вашбродь! — и замер, глядя на нас сверху вниз.
Ё-моё! Здоровенный-то какой! Как шкаф! Причем трехстворчатый…
Степенный мужик, лет около сорока. Борода — лопатой, нос — картошкой и прямой и бесхитростный, как у ребенка, взгляд.
— И как? Интересно?
— Так точно, вашбродь! Уж и разобрался вроде, как работает…
— Понимаешь в этом что-то? Учился где? Работал?
— Кумекаю маленько, вашбродь! Как положено, в приходской школе обучался. Кузнецом был…
— А почему был?
— Да как женка померла, так и запил… Кузню спалил спьяну. Да что уж теперь. — Степанов махнул огромной как совковая лопата ладонью.
— А дальше что?
— А дальше, брату моему молодшему гумага призывная пришла. А у него семеро по лавкам, да родители на попечении. А у меня ни жены, ни детей, ни хозяйства путного. Вот вместо него и вызвался в армию идти.
— Как звать-то тебя, рядовой Степанов?
— Степаном величают, вашбродь!
— Вот что, Степан! Сейчас ты пойдешь с унтер-офицером Наумовым, он тебя к делу интересному приспособит. Как раз по тебе!
— Слушаюсь, вашбродь!
— А ты, Наумов, отведи-ка его к нашим пулеметчикам. Скажешь, я приказал. Мужик здоровый, к технике интерес имеет, опять же. Пусть пользу приносит, а то во всей роте от силы человек десять знают с какой стороны за Бертье-Федорова браться. А у нас еще и МГ немецкий в хозяйстве образовался. Не пропадать же добру?
Вечером, вместе с ротой возвращаясь с занятий, я нарвался на штабного начальника. То, чего так
