Даже пароходишко наш, как старый конь, сам ложился на нужный курс. Без всяких 'извини-будь добр'.
Пока аккуратист Палыч считал склонение и поправку компаса в столбик, 'Пусть Так Стоит' наш, по памяти, ложился на Геленджик. Я к штурвалу не прикасался даже, честное скаутское.
Горбатов никогда над прокладкой не корпел. Генеральный курс прикинет, глаз прищурит, и:
— Ложись на триста пять, — скажет. На морской выпуклый глаз.
В столбик получалось триста четырнадцать и две десятых. Смешила меня эта вера Палыча в то, что нежелезный рулевой по магнитному компасу сможет эти две десятки выдержать. Но виду я не подавал:
— На румбе 314,2!
— Я когда из пароходства на рыбачки попал, никак привыкнуть не мог. Как в школе учили: определения, точечку на карте каждые полчаса… Капитан с похмелья на мостик поднимется, и: 'Ты что это онанизьмой занимаешься? Ехай прямо, мимо Дырки не промажем.'- 'Что за дырка?' — спрашиваю.'Тю. Керченский пролив. Чему вас в Седовке учат?' — отозвался от локатора Палыч. Телепепат он, что-ли?
— Ложись пока на триста пять. Вправо несёт. Поти радар ещё берёт. То-то. На Горбатовский выпуклый оно, выходит, точнее. Море, оно тоже — горбатое.
Меня в Поти этом диплома лишили на год на первой же путине. Столько рыбы на палубу принял, что сейнер уже как подводная лодка шёл…
А Скользкий менять меня всё не шёл. Ни как подводная лодка, ни как иначе. Решил воспользоваться авральным расписанием и дождаться обеда, прохиндей.
— Так что Седовку я два раза оканчивал. Быстрее оказалось вместе с заочниками, второй раз, экзамены сдать и новый диплом сделать, чем год ждать. А ты говоришь: 'Восстановить, дубликат выпишут… '
…Точно, уже в зубах ковыряется Скользкий! Отобедал. И на мостик всё равно не спешит. Ходит вокруг волги армяниновой, ногой по колёсам стучит. Раскреплять собрался? А там, глядишь, и Келина вахта. Плезиозавр кубанский!
Кукла выбежала к борту и стала в антидельфинью стойку. Грузины — за ней. Ну, Куклу хлебом не корми, дай дельфина облаять, а эти-то? Взрослые, лохматые мужики, а как дети. Пальцами тычут, смеются. Тараторят на 'сакартвеле' своей что-то. Даже завидно. Я дельфинов тоже всегда жду, но не до индейских плясок у борта же.
Большое стадо, голов сто. С десяток уже пристроились прыгать наперегонки с пароходом. Бестии! Перед самым носом вертятся! А штевнем по заднице?
Скользкий вступил в рулевую без вступлений:
— Палыч, так как же так? Машин что — не было больше?
Ну наконец-то! Даже на дельфинов смотреть не стал, так спешил.
— Ко мне ж подходили люди, спрашивали…
— Коленька.... - вежливо начал Палыч.
— Курс? — спросил у меня Скользкий, принимая штурвал. Арифмометр под его черепком щёлкал безостановочно. (Сто пятьдесят, да пятьдесят за прицеп, да…)
— 980 рублей за доллар, — пытался подколоть я.
— 980 принял, — согласно установленного ещё Ноем ритуала доложил рулевой Скользкий бессменному вахтенному штурману Палычу. Арифмометр зашкаливало. Не до подвохов ему было.
— Палыч, так как же? — попросил о починке счётного устройства Скользкий.
— Не было больше машин? (Сто пятьдесят, да пятьдесят за прицеп, да на восемь…)
— Коленька! Да мы и так с перегрузом! — вежливо взмолился Палыч.
— Я от кренометра дальше двух шагов отойти боюсь.
— 305 сдал, — не спешил я покидать арену цирка.
— А как же грузины возят? У них что, арифметика другая? (Сто пятьдесят, да на девять (умножить, а не делить!), да…) А тут одну волгу несчастную на палубу кинули, и уже перегруз.
Я думал, что Палыч потянулся за увесистым томом 'Информации об остойчивости' только для того, чтобы в Скользкого им запустить. Но нет, листать принялся. А чего там листать, если закладок из баксов не сделал. Углы заката и метацентры всякие Скользкому и задаром не нужны. К тому ж, посчитано судостроителем для загрузки рыбой, а не чаем с волгами.
— Как бочками с тюлькой на промысле, так не нарушается остойчивость. А жигули всего шестьсот килограмм весят. (Шестьсот, да на сорок — пятнадцать бочек всего-то).
— Ничего, это пройдёт, — пообещал я Скользкому вместо 'спокойной вахты'.
— Палыч, но мне непонятно… — продолжал Скользкий. Просто так с боевого курса его было не сбить.
Такие же несгибаемые люди, только итальянцы, — боевые пловцы, — волокли вручную свои отказавшие торпеды, перетаскивали их через сетевые заграждения, мучились, глотали солёную воду и мазут, преодолевали отливное течение, но взрывали-таки стоявший на рейде Бриндизи английский крейсер. Правда, потом оказывалось, что Италия капитулировала за день до их подвига, и именно поэтому крейсер был неприлично для военного времени иллюминирован огнями расцвечивания…
Мы же капитулировали в день ловца рачков, когда на пароход явился-не запылился наш любимый вождь ирокезов и сказал Палычу:
— Послушай, капитан. Ты сегодня на рейд не ходи. У меня такое
Не стоит ехать в Индокитай, как в последний очаг пиратства. Мадам Вонг живёт в Батуми. И зовут её Гоги.
— Палыч, так как же с машинами? — никак не унимался Скользкий. Плевать ему было сейчас на капитуляцию Италии, на остойчивость, на то, что после отхода Леонтьев поёт об уехавшем цирке уже по третьему разу.
Если бы за бортом проплывали не отроги Кавказа, а Жигули, капитан Палыч уже бросился бы дробить утёсы без динамита и грузить на нашу палубу.
— Коленька, — простонал он, хотя требовалось всего лишь послать Скользкого в верном направлении, либо, чёрт возьми, посчитать остойчивость.
Не знаю, куда уехал этот чёртов цирк, но клоунов от труппы отстало изрядно.
Грузины делились на 'сливачей' и 'чайников'. Армянин из волги не делился ничем. Он вообще обозвал грузинов дикарями с гор, едва мы отдали швартовы, которыми к пароходу была привязана Грузия. Армянин бежал от войны в Краснодар на своей забитой коврами, шубами и сервизами волге с прицепом. На третьей волге бежал. Там продавал, покупал в Батуми новую, и опять бежал.
— Ну сам подумай! Всю жизнь он в Батуми прожил, дом трёхэтажный на мандаринах построил, добро нажил! А теперь мы для него — дикари!
До выбрасывания шуб за борт дело не дошло, но всю дорогу армянину пришлось провести в своей волге. А ходу до Геленджика было — две ночи и день.
— Сливы не сгорят? — переживали сливачи.
— Выпивайте и закусывайте, — успокоил Дед, вылезая из трюма в фуфайке и ватных штанах.
— Я наоборот — боюсь, как бы не поморозить.
