В парламенте — порнодивы. В местных 'Мурзилках' — всё больше в коже с шипами, с плетью и кандалами. По Мессалине или по рабству тоска? Свобода — не возбуждает?
Рекомендация сексопатолога: в рейс, на полгода хотя бы. Можно даже — Мапуту, а не Кергелен.
Хочу тебя.
Хочу тебя на ночной рыбалке. На волноломе, на надувном матрасе.
И посреди переходящего в оргию пиршества в термах, где благопристойные матроны отдаются нумидийским рабам на глазах у тучных мужей, ублажаемых красавицами из дикой Гилеи.
Какая рыбалка? Мы успеем пока дети высмотрят крабов. Они ничего не заметят, даже лёжа уже под одним одеялом с нами. Дай лишь мне незаметно приспустить твой спортивный костюм и пристроиться сзади. Продолжай им рассказывать сказку, скользнув рукой под одеяло:
— Вот бестолковый. И попасть без меня не сумеешь…
— Кто, мама? Мальчик-с-пальчик?
— Пожалуй, действительно не великан.
Ничего, издевайся. Мой Али-баба уже проник в твою заколдованную пещеру, пробирается вглубь, осторожно, тычась в горячие влажные своды.
Рука трёт тебя ниже пупка, моя лампа волшебная. Или это из сказки про Алладина? Говори, говори, моя Шехерезада.
Ты сбиваешься, умолкаешь всё чаще, невзначай повторяя слова.
— Мама — дальше! — требует слушатель, ты согласна:
— Да! Дальше! Дальше! — прижимая своей рукой бестолковые алладиновы пальцы к тому месту лампы, где нужно тереть.
Да не так же! Я — лампа, а не сковородка! Что, уже? Выпущен джинн?
— Единоличник, а я! Мне же — мало! — чуть не плачешь ты.
— Кому, мамочка? Принцессе, или свинопасу?
— Нет, просто жирной ленивой свинье!
Какие рабы? Не настолько я толст, чтобы не выполнить эту работу. Можно и попотеть. На то и термы. (Сауна, если по-нашему, по-чухонски).
— Ты с ума сошёл? Здесь же жарко!
— Ничего, я люблю потных женщин.
— Ты с ума сошла, в бассейне вода — ледяная.
— Ой, какая висюлька! А где же?..
— Поработай хоть так, потри спинку. Нет, спинка — это значительно выше.
— Да отстань, мы же в мыле!
— Лучше сделай массаж.
— Да, вот здесь. И чуть выше. Почеши под лопаткой.
— И — ноги.
— Ноги — ниже.
— Что? Толстая стала?
— Ты готов? Или мне звать нумидийца? Нет, лежи. Я тебе покажу, как засматриваться на рабынь из Гилеи.
Десять лет можно отсчитывать по-разному.
Можно так: 'Между тридцать первой и сорок второй серией очередной 'Изауры'.
Можно эдак: 'Семён Осипенко', Поти, путина черноморской хамсы.' То-есть: 'Когда ты работал на Чёрном море, чаще бывал дома, и привозил мандарины.'
Короче: 'Когда мы жили ещё вместе с бабушкой, и у нас ещё не было папы.'
Помню, как я родился. И не был я дома всего лишь два месяца, но Барби как-то очень быстро взрослела. Может потому, что ты первый раз подстригала ей чёлку по-взрослому, и, как взрослую, одевала на ночь в пижаму, а может, просто возраст такой — между годом- шестью и двумя годами.
Она ходила за мной хвостиком, но не на шутку пугалась и визжала взаправду, когда я брал её на руки. Так темнокожая малышня на Сокотре с визгом разлеталась в разные стороны от невиданного прежде зверя — собаки. Но стоило судовому псу Матросу устать от игр в догонялки, максимки тут же собирались опять, крались к нему со спины, и только самый старший и самый отважный осмелился гладить его.
Наша Барби оказалась достаточно смелой. Не прошло и двух дней, как я был признан папой, поглажен, но, как оказалось позже, определён в самые младшие члены семейства.
На третий день, мне уже нужно было возвращаться к хамсе с мандаринами.
Или уже был совместный с болгарами экипаж? Шпрот под Змеиным?
Основное занятие болгар во все времена — нелюбовь к городу Константина.
Во времена базилевсов какой-то из них приказал ослепить побеждённое войско болгар, оставив по глазу на десятерых. Так и вернулись они по домам: одноглазый вёл вовсе слепых.
Где теперь Византия?
А ты знаешь, если верить рыбмастеру Грудову, под Доростолом, на Дунае, Святослав воевал против войска императора Цимисхия вовсе не за болгар, как учили нас в школе.
Царь болгар, призывавший в союзники князя, уже сам был не рад. Союзник оказался поразорительнее, чем агрессор.
Во времена, когда на Босфоре обосновались султаны…
Хорошо, что в Болгарии не осталось этнических византийцев. Туркам — тем просто в одну ночь поменяли фамилии и имена на болгарские.
На какие б меняли Кирилла с Мефодием?
Ночью в Бургасе, на эстакаде ведущей от пляжа в море, нас обыскивали и обнюхивали доберман-пинчером, не турки ли? Турки взорвали здесь бомбу, неужели не слышали? Как же, слышали, пьяный какой-то швед ради хохмы взорвал петарду.
— Они все — террористы! — доказывает Николай, наш рыбмастер. И попутно учит меня пить мастику:
— На здравие.
— Я работал с одним десять лет. А у него дома нашли передатчик.
— Коля, а как он передавал? Вы ж рыбу ловили под Африкой.
— Коля, да разница в чём? Ты — хороший моряк. Харизан, твой матрос, — тоже вроде бы неплохой. Какая мне разница, кто из вас турок?
— Он сам так сказал? Что он — турок? Один звонок — и он больше не будет работать матросом.
Но — вот интересные закономерности. Болгары — вот они. Здесь, будто и тысячи лет не прошло. Будто и не ослеплялись победителями и жён их в гаремы не гнали.
А где — победители-византийцы?
Где — сельджуки, османы?
