перебраться через проволочные заграждения и атаковать ретраншемент бунтовщиков. Снеговой буран зело силён и дозоры вражьи вас не сразу разглядят, особенно из-за сих белых епанчей, — он указал на здоровенный ящик, около которого переминался с ноги на ногу каптенармус, — что были захвачены в ржевских цейхгаузах пугачёвцев. По такой погоде вас весьма сложно будет разглядеть.
Тут на плац едва не бегом примчались каратели, во главе с поручиком Мещеряковым. Он подскочил к Суворову с Орловым, отдал честь.
— Ваши превосходительства, карательный отряд построен.
— Возвращайтесь в строй, поручик, — кивнул ему Орлов.
Мещеряков, как обычно, бодрым шагом двинулся к своим солдатам.
— Эти-то зачем нам сдались? — сквозь зубы процедил Озоровский.
— Это понятно, — усмехнулся я. — Ты станешь жечь палатки, резать выскакивающих из них в исподнем солдат и офицеров, убивать раненых? — Мой приятель злобно поглядел на меня, но, похоже, он начал понимать, в чём дело. — Вот для таких дел и нужны каратели Мещерякова.
— Господа мои, — снова обратился к нам Суворов, — стройтесь и получайте епанчи. Через три четверти часа выступление.
— Ты забыл сказать, Александр Васильич, — впервые вступил в разговор Алексей Орлов, уже одетый в белую епанчу, — что в бой солдат и офицеров поведу я сам.
— Вот ты сам, Алексей Григорьевич, — усмехнулся в ответ Суворов, — это самое и сказал. — И сразу всем стало понятно, что генерал-поручик явно был против этой эскапады генерал-аншефа.
Мы выстроились в несколько длинных цепочек и каптенармус с двумя помощниками принялись выдавать нам белые епанчи. В таких нас, действительно, будет очень сложно разглядеть на снегу. Набросив её на плечи, я застегнул все три крючка её и понял, что она очень тёплая, наверное, в ней лежать на снегу можно и не замёрзнешь. На то, чтобы все облачились в эти епанчи, став похожими на неких призраков, ушло как раз около трёх четвертей часа. Когда же мы вновь построились на плацу в колонны, Суворов махнул, и забили барабаны, а трубы негромко запели атаку. И так, двумя колоннами — первая — кавалеристы во главе с Орловым, вторая — каратели во главе с Мещеряковым — мы двинулись в атаку.
Мы прошли почти через весь лагерь и нырнули в буран. Ветер был самым противным, какой только может быть, порывистым. То его вроде и нет вовсе, а то, как кинет в лицо пригоршню острых, как стеклянное крошево, снежинок. Именно из-за этих порывов на пути нашем вставали высоченные, как курганы древних кочевников, сугробы, а бывало, мы шагали по ровно утоптанной ещё вчера сотнями солдатских сапог и ботинок равнине. Так шли мы через ветер и снег, почти невидимые в белых епанчах, придерживая руками шляпы, а враг сидел внутри ретраншемента, почти слепой от снега и ветра и не ждал в такую погоду прихода смерти.
Комиссар ворвался к Кутасову, принеся с собою порыв ветра и снежный вихрь. Полный праведного негодования Омелин плюхнулся на койку комбрига, так что тот даже сморщился от боли.
— Прости, Владислав, — несколько опомнился комиссар, — я не хотел. Но всё-таки, зачем ты отменил мой приказ удвоить караулы?
— В этом нет нужды, — ответил комбриг. — Не нужно морозить такое количество солдат.
— Да они же, как слепые кутята! — вскричал Омелин. — На десяток шагов ничего не разглядеть!
— Вот именно, — кивнул Кутасов. — Какая разница, пятеро слепцов охраняют нас, или десяток?
Комиссар задумался над его словами.
— Тем более, что я не совсем отменил твой приказ, — добавил комбриг, — а скорректировал его. Я приказал удвоить патрули, что проверяют посты, а также укоротить время стояния в карауле вдвое.
— А как ты считаешь, Владислав, — спросил у него комиссар, — нападут они по такой погоде?
— Вряд ли, — покачал головой комбриг, — погода не та. Только что обстрел затеяли интенсивный, но на большее вряд ли решаться.
Как будто в подтверждение слов его прозвучал очередной взрыв. Артиллерия Суворова работала без перерыва. Бомбардиры перенесли прицел вглубь ретраншемента и палили в основном пороховыми ядрами, в надежде зацепить палатки или повредить вагенбурги. В общем, Григорий Орлов, который по данным разведки командовал артиллерией, старался вовсю.
— А вот я не так уверен, — поделился сомнениями Омелин. — Мы ведь не с кем-то дело имеем, а с самим Суворовым. Он прославился именно самыми неожиданными ходами.
— Сейчас сама погода на нашей стороне, Андрей, — сказал на это Кутасов. — Управлять войсками в такой буран невозможно и полки в первые минуты схватки превратятся в толпу людей, готовых побежать прочь при малейшей возможности.
— И всё же, как-то неспокойно у меня на сердце, — вздохнул комиссар. — Не может дать нам Суворов день передышки, даже в такую погоду. И одного того, что нас интенсивно обстреливает его артиллерия, мне мало. Надо ждать чего-то ещё.
— И чего же? — спросил у него Кутасов, у которого, если быть до конца честным, тоже камень на душе висел. Как-то странно вёл себя Суворов, слишком странно. — Чего нам ждать от будущего генералиссимуса?
— Если бы я знал, Владислав, — развёл руками Омелин, — если бы я знал… Пойду, проверю посты, — сказал он, поднимаясь и хлопая себя ладонями по бёдрам. — А то засиделся я у тебя.
Поверх проволочных заграждений пугачёвского ретраншемента намело изрядный сугроб. Мы по нему легко перебрались, через них, быстро и без шума перебив посты. А после начался бой. Хотя назвать это боем, язык не поворачивался. Словно волки ворвались мы в ретраншемент с палашами и саблями наголо. Стрелять до поры никто не собирался, чтобы не поднять тревогу раньше времени. Мой эскадрон, вернее сказать, первый взвод его, только им я сейчас и командовал, да то не всех драгун видел, выскочил в круг костра. Пугачёвцы ничуть не насторожились, приняв за своих, даже протянули кто чарку водки, кто миску кулеша. И когда мы ударили в палаши, это стало для них большим сюрпризом. Последним. Рубить не успевших схватиться за оружие солдат, конечно, подло, но война теперь, в веке осьмнадцатом, совсем не та, нет в ней места благородным вызовам на бой, вроде: «Господа, мы имеем честь атаковать вас».
Ну, а уже после этого началась рубка. Зазвучали первые выстрелы, зазвенела сталь, закричали убиваемые. Мы мчались по вражескому лагерю, рубая всех, кто без епанчей. В первое время никто не мог оказать нам сопротивления. Лишь какой-то комиссар вылетел из палатки уже с шашкой наголо. Я схватился с ним. Удар, другой, третий. Во все стороны летят искры. К комиссару подбегает сбоку прапорщик из моего взвода, бьёт палашом и комиссар падает, а мы бежим дальше. Первое сопротивление встретили, наверное, спустя десяток минут после начала атаки. Взвод пугачёвцев сбился у костра, ощетинившись штыками. Но были все они сильно напуганы, офицеров среди них не было, а мушкеты в руках так и плясали. Клинком палаша я отбил ствол ближайшего ружья в сторону, ворвался в шаткое построение пугачёвцев. Очень быстро мы рассеяли бунтовщиков и перебили их. Потом бежали мимо большой палатки, практически шатра, который завалили каратели Мещерякова.
