портреты главных фаворитов жинки нашего царя. И гишторию вашу знаем. Это ж ты в Ропше Петра Фёдорыча, самодержца всероссийского, убить хотел, да не убил. Не попустил Господь!
— Чушь это всё! — гаркнул Орлов.
И с этими словами он атаковал командарма (вот ведь слово выдумали, язык сломать можно). Тяжёлая шпага Орлова зазвенела о шашку. Вот это были фехтмейстеры, засмотреться можно. На этом участке баталии даже бой как-то затих. Все стояли, опустив шашки, палаши да мушкеты, и глядели на схватившихся мастеров. А они бились ловко и жёстко. Движений обоих было не разглядеть, столь быстры были они. Казалось, на самом деле сошли в поединке два былинных богатыря, и пускай шашка и шпага не особенно похожи на мечи-кладенцы, зато оба противника вполне соответствовали образу. Алексей Орлов основательно похудел за время кампании, вновь обретя былые пропорции, что так нравились придворным дамам. Под мундиром перекатывались мускулы, на изуродованном лице играет лихая улыбка. Этот грубый и жестокий человек, казалось, по настоящему жил теперь только в бою. И противник ему под стать. Пусть не такой могучий, как гренадерский генерал, которого я зарубил несколькими минутами раньше, зато куда быстрее и ловчее моего противника. Шашка в руке его, словно жила своей жизнью, стараясь прорваться через взблески стали, в которые обратилась шпага Орлова, и впиться в обтянутое белым сукном тело, напиться тёплой крови генерал-аншефа. Но Орлов отбивал все атаки и лихо проводил свои.
Первым достать противника удалось всё же этому самому командарму. Жуткое звание его я запомнил, а вот имя — нет. Клинок шашки распорол рукав орловского мундира, по белому сукну потекла кровь. Орлова это ничуть не смутило. Он метнулся вперёд, отбил шашку противника в сторону, и сделал быстрый, неглубокий выпад. Шпага его глубоко вонзилась в правое плечо командарма. Тот сумел воспользоваться даже этим, клинок орловской шпаги застрял в кости, тот не сумел быстро выдернуть её, чтобы разорвать дистанцию. Пугачёвец почти без размаха ударил генерал-аншефа в лицо — пудовый кулак врезался прямо в уродливый шрам Алехана Орлова. Тот не остался в долгу, впечатав свой, куда более впечатляющий кулак под рёбра командарму. Пугачёвец надсадно кашлянул, словно чахоточный, он прижал руку к плечу, из-под пальцев потекла кровь. Орлов выдернул-таки шпагу из плеча командарма, но продолжить поединок не смог. Тот покачнулся и рухнул на руки товарищей.
— Да что ж это такое?! — в сердцах заорал Орлов. — Вторая сволота пугачёвская уходит от меня!
Командарма подхватили товарищи, оттащили куда-то в задние ряды. А каре правого фланга дрогнуло, многие солдаты, видя гибель одного генерала и ранение второго, окончательно утратили боевой дух и побежали, бросая мушкеты.
— Не бежать! — надрывался комиссар Омелин. — Держать строй! Отступать организованно!
Но с каждой минутой сохранять построения становилось всё сложней. Шеренги рассыпались на глазах, солдаты бежали, кое-кто даже бросал мушкеты. Егеря на валу старались вовсю — командиров и комиссаров почти не осталось.
— Отступаем! — приказал, наконец, основательно уменьшившемуся с начала баталии отряду комиссар. — Отходим к рогаткам, товарищи политсостав. Там для нас будет много работы.
Спорить с этими словами было глупо. Прибежавшие с линии фронта солдаты и кое-кто из комсостава, сбежавшие, в основном, от смертоносного огня вражеских егерей, были попросту шокированы рогатками и колючей проволокой, отрезавшими им путь к спасению. Преодолеть это препятствие сходу, без лестниц или чего такого, было невозможно, и потому дезертиры остановились, заозирались, они не понимали, что им теперь делать. А сзади всё напирали другие беглецы и подходили недрогнувшие полки. Вот тут-то и объявился Омелин со своими комиссарами.
— Товарищи красноармейцы! — громогласно крикнул он. — Вы дрогнули перед лицом врага! В иное время это стоило бы вам жизни! Но здесь нет трибунала! Нет особых отделов! Вот наш трибунал! — Он махнул шашкой за спину, где перестраивались для новой атаки суворовские полки. — Они расстреляют вас! Всех нас! И дезертиров, и недрогнувших красноармейцев! Отступать нам некуда! Мы могли погибнуть или победить! Победить не смогли! Остаётся погибнуть! — Комиссар перевёл дух. — Так погибнем же, товарищи! Не как телки в загоне! А как пламенные бойцы Революции! Стройся!
Премьер-майор Михельсон первым заметил их. Пугачёвские драгуны во главе с командармом первого ранга, бывшим есаулом, Забелиным, и комкором, бывшим поручиком, Самохиным, перегруппировались и атаковали правительственную кавалерию. Михельсон успел поймать за плечо трубача в драгунском мундире и приказал ему играть: «К отражению атаки!». Кто-то услышал этот приказ и развернул коня навстречу новому врагу, иные же продолжали с азартом рубить отступающую пехоту.
Но всё же, благодаря усилиям премьер-майора, атака пугачёвцев не стала фатальной неожиданностью для правительственной кавалерии. И возглавил контратаку на рабочих драгун сам Михельсон. С палашом наголо помчался он на врага, рядом трубач, продолжающий яростно выдувать «К отражению атаки!», и знаменосец, удалой вахмистр с завитыми усами, гладящий пальцами в грязно-белых перчатках рукоять пистолета в ольстре. А за ними скакали драгуны в белых и зелёных мундирах и кирасиры в позлащенных кирасах гвардейцев Военного ордена и обычных, железных, регулярных полков. Почти все — без шапок, в растрёпанных париках, со съехавшими на сторону чёрными бантами, с торчащими из «крысиных хвостов» стальными штырями и блестящей проволокой, с размётанными «кошельками», многие без кожаных мешочков. Противники их были такими же разорванными и растрёпанными, кто без фуражек, в бекешах и шинелях, какими бы и нищие на паперти пренебрегли, только вон причёски их были вполне аккуратными — все стрижены очень коротко. И эти два, прямо-таки потешных, войска схватились друг с другом.
Первым же ударом Михельсон едва не выбил из седла Самохина. Тот успел отразить могучий удар премьер-майора своим палашом. Тут же на Михельсона налетел Забелин, готовый уже рубануть его шашкой, но его опередил вахмистр-знаменосец. Он выхватил из ольстры пистолет и выстрелил в грудь командарму. Тот раскинул руки, выронив шашку, и рухнул из седла замертво.
Михельсон с Самохиным схватились насмерть. Это не было похоже на недавнюю дуэль Орлова с Байдаком, да и такого фурора она не вызвала. Тем более что весь встречный бой кавалеристов разбился на отдельные схватки. Противники крутились, обмениваясь быстрыми и сильными ударами палашей, случалось, пропусти один такой и — всё, драгун с серой шинели или белом или зелёном мундире падает на утоптанный копытами снег. Чаще же схватки эти заканчивались ничем. Всадников разносило бурное течение битвы, в общем-то, для того, чтобы кинуть в новую схватку. Но Михельсон с Самохиным расставаться ни желали, словно влюблённые. Они танцевали друг вокруг друга, рубили палашами, кони их злились, кусались, норовя вцепиться зубами в ногу всаднику врага. Михельсон толкал своего скакуна, шпорил его, заставлял грудью толкать лошадь противника, Самохин в ответ шпорил своего. Они сталкивались, да так что, как говориться, пыль — или снег — столбом.
Самохин понимал, что долго против Михельсона ему не продержаться. Его бывший командир был лучшим наездником и бойцом превосходным. Победить его в схватке один на один комкор не надеялся, значит, надо предпринять какой-нибудь хитрый кунштюк. Ведь так любил говорить обрусевший Иван Иваныч. Кавалеристы обменивались ударами палашей, и каждый раз выпады Михельсона становились всё опасней для Самохина. Вот уже только фуражка спасла его — тяжёлый клинок карабинерского палаша разрубил плотный козырёк и
