Нынешняя распутица задержит армию, растянет колонны, сделает уязвимой для партизан Пугачёва. А уж с казаками я дело имел и очень хорошо знаю, каковы они как партизаны. Славно мы с ними в Семилетнюю-то по Польше погуляли, и не хочу я, чтобы они также по нашим тылам гуляли.
— Я считал, что ими займутся лёгкие кавалеристы Добровольческой армии, — предположил Григорий Орлов. — Они ведь самые лютые враги друг другу.
— Ненависть не всегда хороша, Григорий Григорьич, — покачал головой Суворов. — Вот в бою без неё никак, а в деле пикетном, где работа кропотливая, местность, как зерно перебираться, от плевел очищая, она без надобности. Добровольцев через эту ненависть в ловушку завести могут. Покажет им хвост какая-нито сотня, или даже полсотни казаков, как добровольцы, вона, те же михельсоновцы, от ненависти своей за ними помчатся. Мало того, что сами погибнут, так ещё и колонну без прикрытия пикетного оставят. Сами, думаю, граф, понимаете, чем на войне это может обернуться. Такую службу, лучше всего, по моему разумению, справят гусары и иные легкоконные, что из туретчины прибыли. Они славно навострились супротив башибузуков и прочей оттоманской конницы воевать, значит, и с казаками управятся. Безо всякой излишней ненависти.
— Хитёр ты на всякие кунштюки, Александра Васильич, — покачал головой Алексей Орлов. — И вот как ловко придумал-то всё. Ведь гусары из туретчины, в основном, венгры, сербы, там, пандуры бывшие, им всё едино с кем воевать. Катерине преданы до гроба, за то, что их на службу приняла, из-под оттоманского да цесарского ига вызволив. Ведь, что в Порте, что у австрияков они были так, второй сорт, дрянь людишки, у нас же — полноправные солдаты и офицеры, многие даже дворянами стали российскими. Вот за то они и будут резать казаков, где увидят, но, как ты, верно, сказал, Александр Васильич, без лишней ненависти.
— Без этакой-то хитрости, батюшка, на войне никуда, — усмехнулся Суворов. — Кунштюки надобно постоянно новые выдумывать, иначе погибель и тебе, и воинству твоему. Даже Фридрих, король прусский, на что полководец был отменный, через то и погорел. Удивлял всех врагов своих одним и тем кунштюком, косою атакой, а как нашли и противу её средство, так и остался на бобах. — Генерал-поручик прервал себя, поняв, что увлёкся разглагольствованиями. — А что до выступления, то я мыслю, выдвигать армию след сразу после Рождества Христова. Разговеемся в великий праздник, а на утро после сочельника и выступим. Как и уговорили двумя колоннами.
— А ну, как если враг эти наши колонны по одной-то и разобьёт? — предположил Алексей Орлов. Вояка бывалый и потому осторожный, по крайней мере, до битвы.
— Не достанет у них на это сил, — покачал головой его брат. Не менее бывалый офицер, однако более доверявший цифрам, говорившим о количестве солдат, мушкетов, орудий. — Людей меньше, обучены они хуже, так что даже если и сумеют разбить одну колонну, со второй им никак не сладить. Тем паче, колонны надобно будет пустить подале друг от дружки, чтоб пугачёвцы никак не успели бы от одной ко второй. Вот и выйдет, что им останется или в Москве засесть за стены надеясь, или же попытаться разбить хотя бы одну из двух колонн, вторая же за это время возьмёт Белокаменную и вздёрнет Пугачёва на воротах.
— Это было бы весьма неверное решение, Григорий Григорьич, — возразил Орлову генерал-поручик. — Никак нельзя жертвовать одной колонной, что вы хотите сделать. Солдата класть след за дело, токмо лишь для того, чтоб врага поболе выбить. Никак такого делать нельзя. А можно и нужно совсем по иному.
— Это как же? — уточнил тот.
— Повторять по несколько раз не люблю, — отмахнулся Суворов. — Вот тут Бракенгейм с минуты на минуту прийти должен. Я тогда всё разом всем и расскажу.
— Ну что же, Александра Васильич, — кивнул Григорий Орлов, — подождём немчуру. Что же, правда, повторять-то?
И голос вновь набирающего прежнюю власть фаворита самодержицы всероссийской несколько изменился. Тон этот новый не сулил ничего хорошего генерал-поручику, не сейчас, после победы, которую они одержат над бунтовщиками. Ведь вся слава достанется не какому-то Суворову, мало ли генерал-поручиков, графья же Орловы — другое дело, им слава, почёт, милости. А Суворова можно и позабыть, кто он, в конце концов, такой, чтобы помнить его.
— К вам генерал-майор фон Бракенгейм, — сунулся в дверь хозяин дома, в котором квартировал Суворов, богатого купца, сильно робеющего золотого шитья генеральских мундиров. — Просить?
— Проси, — кивнул Суворов. — И Прошку кликни, пускай тащит вон тот стол сюда, к камину, да карты пусть не забудет.
— Понял, понял, — закивал купец и притворил за собой дверь.
Вскоре вошли трое солдат в нестроевом, подхватили массивный стол и перетащили его к камину, придвинув к нему четвёртое кресло. Их сменил шустрый ординарец с парой медалей, ещё за Семилетнюю войну с охапкой карт. Он расстелил их на столе и откланялся. Ну, а уже после них вошёл генерал-майор Магнус Карлович фон Бракенгейм. Он не стал садиться в кресло, потому что братья Орловы и Суворов поднялись, и все склонились над столом с картами.
— Как я уже сказал их сиятельствам, — сказал Суворов, — армия двинется на Москву двумя колоннами. Первой будет армия, составленная из полков, прибывших из туретчины. Двинется она по направлению Валдай, Тверь, Клин. Другими слова, самой короткой дорогой на Первопрестольную. Именно к ней в первую очередь и устремится враг, дабы перехватить и разгромить. Вторая же, а именно твоя, Магнус Карлович, Добровольческая армия пойдёт кружным путём, через Старую Руссу, Осташков и Ржев, вроде как обходной маневр. Знаю я, что с лёгкой конницею у тебя скверно, поэтому выделю два гусарских полка, из бывших пандуров, славно себя в Оттоманской кампании показавших.
— И какая же из двух армий ударит непосредственно по Москве? — уточнил Григорий Орлов, как-то даже позабывший о своих злобных мыслях относительно Суворова.
— Обе, — усмехнулся генерал-поручик. — Как только пикеты первой армии встретят разведчиков противника, она тут же замедлит своё продвижение. Очень сильно. Будет двигаться со скоростью самого медленного обоза. В то же время, мы вышлем нескольких фельдъегерей с приказом, наоборот, продвижение ускорить. Наивозможно скорым маршем двинетесь вы к Москве, угрожая практически беззащитной столице Пугачёва. Тогда враг будет вынужден развернуть силы и двинуться уже на вас, устраняя угрозу. — Излагая план будущей кампании, Суворов разительно менялся. Он уже ничуть не походил на смешного, тщедушного человека с короткой шпажкой. Нет. Это был титан военной мысли, гений тактики, как станут говорить о нём много позже, после Рымника, Фокшан и Измаила. — И вот уже тебе, Магнус Карлович, как только заметите первых разведчиков пугачёвской армии, следует разворачиваться и идти на соединение с первой армией. Таким образом, мы заставим врага бегать туда-сюда, вымотаем его армию, утомим людей и коней. Первейшей задачей твоей, Магнус Карлович, будет соединиться с первой армией. Гони солдат и коней, сколь возможно скорее, выставляй заслоны, жертвуй ротами и эскадронами, даже пушками, ежели придётся, но соединить армии в единый кулак мы должны. И совместными силами дать бой пугачёвцам.
— Я понял вас, Александр Васильевич, — кивнул фон Бракенгейм, совершенно не смущающийся тем, что Суворов обращается к нему весьма фамильярно, хоть он и был моложе пожилого пруссака без малого на десяток лет. — А где и как вы собираетесь дать бой Пугачёву? — Сам Магнус Карлович в общении со старшим по званию был предельно вежлив,
