и будет у нас с ними жестокая баталия. Куда там Кунерсдорфу с Цорндорфом, русские люди друг друга всегда резать горазды куда сильней, чем любого врага.
— Не думаю, что и в этом случае они с нами справиться сумеют, — покачал головой я. — Нас больше и солдаты лучше обучены, мы в любом случае разобьём бунтовщиков.
— Это верно, поручик, — кивнул Холод, — вот только что останется от двадцати полков и нашей Добровольческой? Не много. А что есть страна без армии? Наше счастье, что Семилетняя не так давно по Европам прокатилась, у Франции, Пруссии, Австрии, друзей наших заклятых армий после неё можно сказать, что и не осталось вовсе. А не то дождались бы интервенции, почище польской.
— Оно и сейчас готовятся, — мрачно заявил Салтыков. — Войска, что не на войну с Пугачёвым направили, перебрасывают к границам. Особенно, в Польшу, где новые конфедераты, вроде бы головы поднимать начинают.
— Этим только того и надо, — согласился с ним Ваньшин. — Как от них чуть отвернёшься, так они тут как тут, готовы в спину нож вонзить.
— Били псякрев раньше, — отмахнулся Коренин, — побьём и ещё. Главное, сейчас самозванца одолеть, а там можно и конфедератами заняться.
Тут за окнами офицерского собрания нашего полка, которым служил особняк какого-то дворянина, совершенно разорившегося из-за войны, особняк этот был конфискован в казну и передан нашему полку под собрание и офицерские квартиры. Особняк был отменно хорош. Всем командирам эскадронов перепало по большой комнате с маленькой клетушкой для личной прислуги, командирам взводов — несколько меньшие, скорее всего, детские, унтера же обитали в людских. Добровольцы-драгуны жили неподалёку в большом гостином доме, конфискованном в казну у того же разорившегося дворянина
С недавних пор стрельба на улицах стала привычна всем. Полиция и агенты Тайной канцелярии едва ли не ежедневно ловили пугачёвских шпионов — реальных или мнимых, никто толком не знал, — да и обычные бандиты, заметив, что все более заняты охотой за вражескими разведчиками, сильно расслабились и позволяли себе куда больше, чем в обычное время. На нас, офицеров, они нападать опасались — можно было и палашом или, к примеру, саблей получить, мы-то с ними не церемонились. С другой же стороны, убийство, либо причинения вреда солдату или, тем более, офицеру в военное время каралось не рваными ноздрями, плетьми и Сибирью, но смертью долгой и жестокой. Не до обещаний государыни сейчас, когда такая война идёт. Да и не вешали воров, убийц и насильников, а насмерть запарывали, приговаривая их к сотнями и тысячам плетей. И часто бывало, что в приговорах количество их записывалось уже после смерти преступника, так сказать, по факту, на каком ударе умер, столько и положено было. Жестоко, но эффективно, и завета императрицы не нарушает ни в чём, кто же виноват, что приговорённый умер, не вынеся наказания. Такое ведь и при Елизавете Петровне бывало не раз и не два.
В общем, мы даже не оглянулись на выстрелы. Однако когда стекло в окне, как раз напротив нашего стола, было пробито пулей, сидеть более мы не могли. Все повскакали, схватились за оружие. А по улице нёсся конный патруль с палашами наголо. На разбитой подковами деревянной мостовой лежали три человека одетых мещанами, но все при тесаках и пистолетах.
— Снова диверсантов поймали, — не нужды сказал Коренин. — Опять что-то, сволочи, взорвать хотели.
— Может даже нас, — невесело усмехнулся я.
Глава 22
Снова поручик Ирашин
— Отче наш, иже еси на небеси, — выводил могучим голосом батюшка.
— Богородице, дево, радуйся, — пели на клиросе в другом углу Святой Софии.
Ещё где-то пели иные молитвы, но расслышать их и, тем более, понять было совершенно невозможно. По заведённой ещё при Алексее Михайловиче, кажется, Никоном, реформатором церкви, практике все молитвы пелись едва не одновременно, чтобы не затягивать службы, длившиеся в те времена долгие часы.
Мы стояли всем командным составом полка, крестились, когда положено, однако, не знаю, как у кого, но мои мысли крутились вокруг совершенно мирских тем. А если быть точным, думал я о войне. Перед самой рождественской службой в Святой Софии, нас собрал у себя Михельсон и объявил:
— Готовьте эскадроны, господа офицеры — сказал он. — На утро, после сочельника выступаем в поход на Пугачёва.
— Вот оно как? — потёр шею Коренин, одной этой фразой выразив наше общее настроение.
— А пораньше сообщить нельзя было? — поинтересовался я, адресуя этот вопрос даже не премьер-майору, а, скорее, нашему командованию.
— Тут-то, как раз всё понятно, Пётр, — вместо них ответил Холод. — Сам же видел тех диверсантов, а слухи о подготовке армии к выступлению не скрыть.
И вот теперь в Софийском соборе собрались на рождественскую службу почти все обер— и штаб-офицеры, а также генералы суворовской армии, как стали называть полки, прибывшие с турецкой границы, и нашей, Добровольческой. Некогда этот собор вмещал всех «лучшие люди» Великого Новгорода, нынче же им попросту не хватило места, да и мы, офицеры и генералы, стояли плотно, плечо к плечу, словно в строю перед атакой. И мысли у большинства из нас, за всех, конечно, не поручусь, также далеки были от горних высей, куда возносили нас голоса святых отцов и певчих с клироса.
По окончании службы, мы вышли из церкви и направились в собрание, отмечать всем командным составом полка Рождество Христово. В это же время унтера и офицеры — не командиры, готовили полк к выступлению. Денщики чистили коней и сбрую, каптенармусы и квартирмейстеры приводили в порядок своё хозяйство, пересчитывая патроны, карабины и мушкеты, а также сменные части к ним, из тех, что скорее всего выходят из себя, замки, курки, спусковые крючки. Проверяли повозки полка, меняя рассохшиеся колёса и треснувшие оси, прохудившиеся тенты и разболтавшиеся борта фур, телег и ящиков. В то же время, мы сидели в тишине офицерского собрания, рядом с большой елью, украшенной к Рождеству, и ждали полуночи. Пили, ввиду того, что на завтрашний рассвет назначено выступление, мало, к тому же, на голодный желудок старались не злоупотреблять. Когда громадные настенные часы, ещё с одной стрелкой, времён едва ли не Петра Великого, пробили полночь, Михельсон поднялся с полным бокалом шампанского вина, одну бутылку которого добыли к Рождеству, и произнёс:
— С Рождеством Христовым вас, господа офицеры!
Мы сдвинули бокалы, у всех, кроме премьер-майора они были полупустые, бутылка-то одна на четыре десятка офицеров, зазвенело стекло. Мы выпили эти крохи шампанского, и я с горечью вспомнил былые праздники, что мы справляли куда шумней и веселей. Даже в Польше, где, вроде бы тоже была война и нешуточная, шляхетные паны резались очень жестоко, но это только добавляло бесшабашности нашим попойкам. Как не веселиться, если завтра тебя могут убить в стычке, которыми изобиловала та война. Теперь же мы с мрачными минами сидели за столом, снедали, как говориться, что Бог послал, но без аппетита. Никто не вспоминал былые времена — схватки и попойки, вот так сильно изменила нас эта чёртова гражданская война.
