Баневича.
— Как останавливать будем? — уточнил поручик Ваньшин. — И где?
— Вот тут, — провёл пальцем по трёхвёрстной карте, лежащей перед нами на складном столе, Михельсон. — На одном фланге у нас будет Волга, по ней и ставим пушки во Ржев, а сами уйдём её берегом. Надеюсь, успеем уйти, когда совсем прижмёт.
— И как долго надо будет сдерживать бунтовщиков? — спросил я.
— Нескольких часов вполне хватит, — ответил Михельсон. — Это смутит их и, как предполагает командующий, задержит на день-два.
— Сомнительно, — покачал головой Коренин. — Скорее всего, подерёмся зазря.
— Оставьте, Коренин, — отмахнулся премьер-майор. — На войне зазря никто не дерётся. Не для того войны устраивают, в конце концов. Кровь лить наше дело, остальное — не так и важно.
— Важно за что её лить, — сказал ротмистр.
— Именно потому мы и будем лить её за то, чтобы остальные солдаты и офицеры нашей армии могли отдохнуть, — ответил ему Михельсон. — После другие встанут заслоном на пути врага, чтобы дать нам передышку.
Возражать ему никто не стал.
Мы прошли с армией до выбранного Михельсоном для баталии места, после чего нам оставалось только проводить её взглядом.
Полк расположился между берегом Волги и высоким холмом с крутыми склонами. Для того, чтобы врагу было сложнее взять его, ведь именно на вершине расположилась батарея Баневича, Михельсон отрядил два десятка человек, которые активно заливали обращённый к фронту склон водой из Волги, превращая его в настоящую ледяную горку, с каких все мы любили кататься в детстве. На наше счастье, великая река не замёрзла и у берега её стояла небольшая баржа. Именно на ней должна была сплавиться в Ржев батарея Баневича. Экипаж баржи, как и сама она, был мобилизован проходящей мимо Добровольческой армией, а чтобы речники не сбежали, точнее не уплыли, на ней остался дежурить взвод солдат под предводительством сурового поручика Стукова. Это был человек жёсткий и бескомпромиссный, такой мог легко приказать заколоть пару речников в назидание остальным, чтоб покладистее были. На той же барже помещались и огнеприпасы для нас и пушек Баневича.
Ждать пугачёвцев нам пришлось недолго. Не прошло и двух часов, солнце только поднималось к полудню, когда на горизонте замаячили тёмные фигурки вражеской разведки.
— Стоять смирно, — скомандовал Михельсон. — Пускай разглядят нас получше, прощупать попробуют. Тут по ним и Баневич ударит.
Так оно и вышло. Разведчики быстро пропали из виду, а четверть часа спустя их сменили пугачёвские драгуны числом до эскадрона. Они потоптались какое-то время, однако подвоха, видимо, не заметили, и командир их приказал идти в атаку. Строго по уставу в сотне шагов, не давая залпа по нам из своих ружей, выхватили палаши, и перешли с быстрой рыси на галоп. Только снег из-под копыт полетел.
— Карабины к бою, — скомандовал Михельсон.
Мы, все как один, быстро зарядили карабины и положили поперёк седла.
Но прежде нас, конечно же, заговорили пушки Баневича. Шесть пороховых ядер врезались в землю и взорвались, пугая людей и лошадей. Пугачёвцы сбились, потеряли темп и превратились из атакующего эскадрона в толпу всадников на взбесившихся конях. А ядра продолжали лететь, били наши канониры не столько на меткость, но на скорость. И пугачёвцы не выдержали, до нас не доскакал ни один. Те, кто успел развернуть коней, бежали с поля боя, трусливо сутулясь в сёдлах, старались вжаться в лошадиные шеи, как будто это могло защитить их от ядер.
— Карабины убрать, — спокойно скомандовал Михельсон. — Ждём второй атаки.
— Господин премьер-майор, — подъехал к нему ротмистр Коренин, — они ведь могут обойти холм и ударить нам во фланг и тыл.
— Для этого я попросил поручика Баневича, ротмистр, — ответил ему Михельсон, — чтобы он поставил самого глазастого из своих солдат следить за возможными путями обхода нашей позиции.
— Вас понял, — кивнул Коренин и вернулся на своё место в эскадронном строю.
Противник не объявлялся довольно долго. Бомбардиры даже успели наскоро почистить стволы своих орудий, и перенести некоторое количество пороха и ядер с баржи. Теперь можно принимать бой, не сказать, что никакой враг нам больше нестрашен — армии одним полком не остановить, — но повоевать, повоюем, и ещё как.
Часам, наверное, к трём пополудни пугачёвцы появились снова. Теперь уже шли они, как говорят в былинах и сказках, «в силах тяжких». Это был весь авангард армии бунтовщиков. Солдаты шагали длинной колонной, похоже на змею из-за серых шинелей и шапок на меху. Над ним реяли знамёна кроваво-красного цвета с чёрным двуглавым орлом, как удалось мне разглядеть в позаимствованную у Ваньшина зрительную трубу, сжимающим в лапах серп и молот, под которым красовались разорванные цепи. Весьма символично. Полковые же знамёна были просто красными, на многих красовались девизы, прочесть которые я, конечно же, не смог даже в зрительную трубу. Рядом с пехотой гарцевали драгуны и казаки, последних, к слову, было очень мало, а уж лихих запорожских чубов не было видно вовсе. Артиллерия катилась где-то в самом тылу, похоже, обстреливать нас из пушек пугачёвцы не собирались.
Такой же плотной колонной пошли они и в атаку. Под барабанный бой и пение труб. Они ничем не напоминали былую толпу в крашенных кафтанах, с которой схватился бездарный и трусливый генерал Кар. Нет, это была настоящая современная армия, а, может быть, и немного опережающая наше время. Но пускай их пушки бьют дальше, а мушкеты — мощней и точней наших, но главного они заменить не смогут. А именно, выучки и боевого опыта. Пугачёвская армия только училась воевать, мы же — успели вдоволь накушаться военной соли, которую ели порой именно что пудами. Теперь же пришло время накормить ею врага.
— Полк, к бою! — скомандовал Михельсон, обнажая палаш. — Карабины не трогать! В рукопашную! Вперёд!
Он пришпорил коня, заставляя его перейти на размашистую рысь, и мы, все как один, пошли за ним. Как будто и не было никакой безрезультатно погони за ненужным, в сущности, обозом, письменных приказов и штурма вагенбурга. С нами снова был наш Иван Иваныч, вождь и лидер, за которым хоть в пекло. И мы пошли. В атаку одним полком на дивизию вражеского авангарда. Захлопали пушки с вершины холма, но теперь ядра их не несли столь серьёзного ущерба, хоть и убивали, наверное, больше солдат, чем в первый раз. Они стреляли даже шрапнелью, отправляя ядра по более пологой траектории, куда-то в центр вражеской колонны, осыпая головы бунтовщиков мушкетными пулями, от которых не спасали ни картузы офицеров, ни солдатские шапки.
Передовыми шли, судя по гренадерским шапкам, ударные батальоны бунтовщиков. Они чётко остановились по команде офицеров, примкнули штыки. Первая шеренга опустилась на колено, выставив мушкеты перед собой, уткнув прикладами в землю и подперев их для жёсткости каблуками сапог.
На сотне шагов — дистанции эффективного выстрела мушкетов — перешли в галоп, нещадно пришпорив коней. Прозвучала команда «Рассыпаться», её подтвердил сигнал труб, но они были излишними — все и без них знали, что делать. Мы рванули коней в стороны, пригибаясь к шеям, как незадолго до того, пугачёвские драгуны, что удирали от ядер,
