расквартированные в Бейре, не желают покидать квартиры и двигаться на выручку Алентежо, потому что в той провинции было до крайности голодно, еще хуже, чем в других, где тоже народ голодал. Солдаты ходили оборванные и разутые, грабили землепашцев, отказывались идти в бой и дезертировали, кто перебегал к неприятелю, кто к себе на родину, прячась в глухих местах вдали от дорог, добывая еду грабежом, насилуя женщин, если те попадались им в одиночку, одним словом, взимали долг с тех, кто ничего им не был должен и терпел столь же безысходные муки. Семь Солнц брел, искалеченный, в Лиссабон проезжей дорогою, ему тоже задолжали левую его руку, часть ее осталась в Испании, другая часть в Португалии, и всему причиной война, которая должна была решить, кто воссядет на трон Испании, то ли австриец Карл, то ли француз Филипп,[17] но уж точно не португалец, какой от португальцев прок, что от двуруких, что от одноруких, что от двуногих, что от одноногих, единственное, на что годятся, оставлять на поле боя руки-ноги, а то и жизнь, так на то солдат и есть солдат, спать на земле либо спать в земле, чего ему еще. Вышел Семь Солнц из Эворы, миновал Монтемор, в попутчики не нашлось ему, как говорится, ни монашка, ни чертушки, а что руки дырявые, так у него всего одна и осталась.
Идет себе, не спешит. Никто не ждет его в Лиссабоне, не ждут и в Мафре, откуда ушел он много лет назад, чтобы записаться в пехоту его величества, отец с матерью, коли вспомнят о нем, подумают, что жив, раз вести о смерти не было, либо что умер, раз нет вести, что живой он. Да в конце концов со временем все узнается. Сейчас светит солнце, дождя давно не было, покрылись цветами кустарники, птицы поют. Балтазар Семь Солнц несет крюк и клинок в котомке, потому что выпадают минуты, а то и целые часы, когда мнится ему, что левая рука целехонька, и не хочется лишать себя удовольствия от ощущения, что все у него в порядке, все на месте, точь-в-точь как у Карла и Филиппа, у них тоже все в порядке будет и все на месте, когда воссядут себе на троны,[18] которые, так или иначе для обоих найдутся по завершении войны. Балтазару Семь Солнц, чтобы порадоваться, и того довольно, что, когда не глядит он на обрубок, мерещится ему, что зудит у него указательный палец, и он воображает, будто потирает большим пальцем местечко, где зудит. А если приснится ему этой ночью сон да если увидит он сам себя во сне, то с обеими руками и обе подложит под усталую голову.
И еще по одной немаловажной причине Балтазар припрятал до времени крюк и клинок. Он скоро приметил, что когда тот или другой красуются у него на культяпке, то не подают ему милостыни либо подают скупо, правда, монетка-другая все же перепадает, не зря болтается у него на поясе шпага, хотя нынче все при шпагах, даже негры, но не у всякого вид человека, который выучился владеть ею в совершенстве и, если понадобится, пустит в ход не мешкая. И если численность путников не столь велика, чтобы уравновесить подозрения, кои вызывает эта фигура, когда выходит им наперерез и становится посередь дороги, прося воспомоществования для солдата, который потерял руку и чудом сохранил жизнь, если испугаются встречные, как бы мольбы не превратились в нападение, в уцелевшую руку всегда падает милостыня, все-таки повезло Балтазару, что осталась у него хотя бы правая рука.
Миновав Пегоэнс, на подходе к большим соснякам, где начинаются пески, Балтазар, помогая себе зубами, прикручивает к обрубку клинок, который в случае необходимости заменит ему кинжал, в ту пору запрещенный как оружие, легко причиняющее смерть. У Балтазара Семь Солнц есть, так сказать, особое разрешение, и, вооруженный клинком и шпагою, пускается он в путь в лесном полумраке. По пути придется ему убить человека, одного из тех двоих, что на него напали, хоть он и кричал им, что денег при нем нет, но, поскольку возвращаемся мы с войны, где у нас на глазах погибло столько народу, эта история не заслуживает подробного изложения, разве только упомянем, что Семь Солнц заменил потом клинок крюком, чтобы сподручнее было оттащить убитого подальше от дороги, и таким манером прошли испытания оба приспособления. Уцелевший грабитель еще с полмили шел за ним следом, хоронясь за соснами, потом отстал, только послал издали ругательства и проклятия, но тоном человека, который не верит, что первые обидят, а вторые накличут беду.
Когда добрался Семь Солнц до Аддегалеги, уже смеркалось. Съел он несколько поджаренных сардин, запил кружкой вина, и, поскольку на ночлег денег у него не хватало, только-только на завтрашний переход, растянулся он в сарае под повозками и уснул там, завернувшись в шинель, но выставив наружу левую руку, вооруженную клинком. Ночь он провел покойно. Снилось ему дело под Херес-де-лос-Кавальерос, но на сей раз победят португальцы, потому как во главе войска выступает Балтазар Семь Солнц, держа в правой руке отрубленную левую, и против такого чуда нет у испанцев ни щита, ни обороны. Когда проснулся Балтазар, утренняя звезда на восточной части небосвода еще не засветилась, он почувствовал сильную боль в левой руке, ничего диковинного, когда из обрубка торчит прикрученный к нему клинок. Балтазар распустил ремни, и так могущественно самообольщение, особливо ночью, да еще в непроглядной темноте под повозками, что Балтазар, обеих рук своих не видя, вправе думать, что они все-таки здесь. Обе. Обхватил он правой рукой котомку, укутался в шинель и снова заснул. По крайней мере от войны избавился. Цел не остался, зато живой.
С первым лучом солнца он встал. Небо было очень чистое, прозрачное, видны были самые дальние и бледные звезды. Славный денек, приятно будет войти в Лиссабон, погода отменная, можно остаться в городе или продолжать путь, там видно будет. Сунул он руку в суму, вынул изнощенные сапоги, которых за всю дорогу ни разу не обул, а обул бы, остались бы они на той дороге, и, помогая себе одной только правой рукой, пришлось расстараться, потому что от культи покуда мало было проку, еще не наловчился, кое-как влез в сапоги, чтобы поберечь ноги, хотя сапоги, может быть, наоборот, натрут их до волдырей, до крови, он ведь издавна привык ходить босиком, и когда крестьянствовал, и в солдатскую пору, у интендантства подметок в котел солдатам не хватало, не то что на обутку. Нет жизни хуже, чем солдатская!
Когда вышел он к переправе, солнце уже взошло. Начался отлив, лодочник кричал, что вот-вот отчалит, Место свободно, кому до Лиссабона, и Балтазар Семь Солнц побежал по сходням, в котомке бренчали крюк и клинок, и когда один шутник сказал, однорукий, мол, в суме подковы тащит, чтобы не сбить их в дороге, надо думать, Балтазар поглядел на него искоса и правой рукой вытащил клинок, а на нем либо виднелась ясно засохшая кровь, либо же сам дьявол велел, чтобы этакое примерещилось. Отвел шутник глаза, вверил себя святому Христофору, защитнику от недобрых встреч и несчастий в пути, и до самого Лиссабона рта не раскрывал. Женщина, которая по случайности оказалась рядом с Балтазаром, с мужем она ехала, развязала узелок с завтраком, и если соседу с другой стороны предложила лишь из учтивости, но без всякого желания, чтобы тот принял приглашение, то солдата уговаривала так настойчиво, что тот согласился. Балтазару неприятно было есть на глазах у людей правой своей рукой, которая без помощи второй стала как левая, хлеб выскальзывает, что на хлеб положено, то падает, но женщина ломоть отрезала широкий, остальную еду положила на ломоть подальше от краев, и таким образом, пользуясь то пальцами, то ножиком, который он вынул из кармана, Балтазар смог поесть спокойно и достаточно опрятно. Женщина по возрасту годилась ему в матери, муж ее в отцы, и речи не было о какой-то любовной интрижке на водах Тежо, на глазах у невольного или сговорчивого сводника. Просто немного сострадания к ближнему, к человеку, что вернулся с войны навсегда увечным.
Шкипер велел поднять малый треугольный парус, ветер пособлял отливу, и оба вместе лодке. Гребцы, освеженные ночным сном и утренней водкой, гребли уверенно и неслышно. Когда обогнули они мыс, лодку понесло силою течения и отлива, казалось, плывет она прямо в рай, поверхность воды блестела от солнца, и две четы тунцов, совершенно одинаковые, вынырнули перед самой лодкой, темные спины блеснули, выгнувшись, словно рыбам
