капитан, их ведут обратно на корабль, делать нечего, придется им плыть на Барбадосские острова, не удалось остаться здесь, на доброй португальской земле, где такое раздолье иноземным шлюхам, ибо в их ремесло разноязычие не вносит такой путаницы, как при столпотворении Вавилонском, туда, где они вершат его, можно войти немым и выйти бессловесным, если только вначале сказали свое слово деньги. Но хозяин лодки говорил, что было их пятьдесят или около того, а здесь оказалось только двенадцать. В что же с остальными, и человек ответил, Кое-кого поймали, но не всех, потому что некоторые спрятались надежней не надо, сейчас, поди, уже знают, есть ли разница между англичанами и португальцами. Пошел Балтазар своим путем, а по дороге дал обет принести в дар святому Бенедикту восковое сердце, если тот сведет его хоть разок с белокурой зеленоглазой англичанкой, да чтобы высокая была и стройная. Если в день праздника этого святого идут люди в церковь просить его, чтобы дал хлеба вволю, если женщины, чающие найти добрых мужей, заказывают в честь него мессы по пятницам, что дурного в том, что попросит солдат у святого Бенедикта англичаночку, хоть раз в жизни отведать, чтобы не умереть в неведении.
До самого вечера бродил Балтазар Семь Солнц по улицам и площадям. После похлебки в привратницкой городского монастыря Святого Франциска порасспросил, какие братства пощедрее на милостыню, запомнил три, чтобы потом разузнать подробнее, церковь Богоматери Оливейраской, где он уже был, она принадлежала цеху кондитеров, церковь Святого Элоя, принадлежавшую цеху серебряных дел мастеров, и церковь Заблудшего Младенца, в названии которой усмотрел намек на собственную судьбу, хоть помнил очень мало о том времени, когда был младенцем, но кто заблудился, так это я, хоть бы нашли меня когда-нибудь.
Стемнело, и Семь Солнц пошел искать ночлег. К тому времени он успел подружиться с другим бывшим солдатом, тот был и годами старше, и опытней, а звался Жуан Элвас и жил теперь за счет уличных девиц, этот самый Жуан Элвас в теплую сухую погоду устраивался на ночь под заброшенным навесом, что пристроен к стене, окружающей монастырь Надежды со стороны оливковых насаждений. К нему в гости и напросился Балтазар, как-никак новый друг, будет с кем поговорить, но на всякий случай прикрутил к обрубку крюк, объяснив, что очень уж устала у него рука от веса котомки, надо бы облегчить, а клинок он нацеплять не хотел, чтобы не обижать Жуана Элваса и всю честную компанию, смертоносное оружие все-таки. Никто ему не сделал зла, хотя под навесом хоронилось шестеро, и он никому не сделал зла.
Пока не сморил их сон, беседовали о преступлениях. Не о тех, которые совершили они сами, про себя всяк сам знает, а Господь Бог про всех, а о тех, которые совершили люди важные, эти почти всегда остаются безнаказанными, даже когда известно, кто преступник, а уж коли неизвестно, судейские не очень-то доискиваются. Воришке, забияке прямая дорога в тюрьму Лимоэйро, да и убийце, нанимающемуся за гроши, тоже, в том случае, когда нет опасности, что язык у него развяжется и он выдаст нанимателя, а в Лимоэйро хоть будет им похлебка, это так же верно, как то, что живут они там по уши в дерьме. Вот недавно выпустили оттуда сто пятьдесят человек, повинных в преступлениях полегче, к тому времени в Лимоэйро больше пятисот человек сидело, много было таких, которых завербовали в Индию, а потом оказалось, они там не требуются, и столько народу скопилось, такой был голод, что объявилась болезнь, от которой мы все мерли, ну и выпустили кое-кого, меня в том числе. А другой сказал, В этом городе преступлениям счету нет, больше людей гибнет, чем на войне, так говорит тот, кто на войне побывал, а ты что скажешь, Семь Солнц, и Балтазар ответил, Я видал, как умирают на войне, не видал, как умирают в Лиссабоне, потому не могу сравнивать, пускай скажет свое слово Жуан Элвас, он и в военной жизни знает толк, и в городской. Жуан Элвас только пожал плечами, ничего не сказал.
Разговор вернулся к первоначальной теме, была рассказана история про позолотчика, что зарезал одну вдову, он хотел жениться на ней, а она не хотела и в наказание за свою строптивость была убита, а он ушел в монастырь Святой Троицы, еще рассказали про ту несчастную женщину, которая стала корить мужа за неверность, а он взял и проткнул ее шпагой насквозь, и еще про то, что случилось с одним священником, которого трижды основательно пырнули ножом за любовные делишки, все это было в дни Великого поста, такое время, когда кровь кипит, а злоба не спит, как выяснилось. Но август тоже месяц недобрый, как видно из того, что было в прошлом году, когда нашли женщину, разрубленную на четырнадцать или пятнадцать кусков, так и неизвестно в точности, на сколько, и видно было, что сначала избили ее жестоко, ягодицы исхлестали и живот, потом что-то нашли в Котовии, что-то там, где обстраивается граф Тароука, кое-что в Кардайсе, прямо на виду все лежало, не зарыли, не сбросили в море, а как будто нарочно выставили напоказ, чтобы нагнать на всех страху.
Заговорил тут Жуан Элвас и сказал, Да уж, помучили ее, несчастную, и, видно, при жизни, потому как терзать труп подобным образом было бы уж слишком жестоко, такое преступление может совершить только тот, у кого душа безвозвратно загублена, а сердца в помине нет, ты на войне никогда такого не видел, Семь Солнц, хоть и не знаю я, что видел ты на войне, а тот, кто начал рассказ, воспользовался этим отступлением Жуана Элваса и продолжал, Потом обнаружились недостающие части, в Жункейре нашли голову и одну руку, одну ногу нашли в Боависте, и, судя по голове, руке и ноге, была та женщина балованная и выросшая в холе, по лицу ей было лет девятнадцать-двадцать, и в том же самом мешке, где голова лежала, были внутренности, и груди, и еще младенец, месяцев трех-четырех, задушенный шелковым шнурком, много чего видывали в Лиссабоне, такого никогда.
Снова заговорил Жуан Элвас, добавил, что еще знал об этом случае, Король приказал оповестить горожан, что обещает награду в тысячу крузадо тому, кто найдет преступников, но уже почти год прошел, и никого не нашли, еще бы, все сразу поняли, что в этом деле замешаны люди, которых лучше не трогать, не сапожники, не портные, те режут только кожу да ткань, а эту женщину разрезали на куски так умело и искусно, что, когда созвали хирургов осмотреть, сказали они, что тот, кто это сделал, знает анатомию до тонкостей, они сами столько не знают, да кто в этом сознается. За монастырской стеной слышалось бормотанье монахинь, они даже не ведают, какой участи избежали, родить ребенка и так жестоко поплатиться за это, и тогда спросил Балтазар, Что же, так больше ничего и не узнали, кто хоть была эта женщина. Ни о ней, ни об убийцах ничего не известно, голову выставили на Воротах Милосердия, и никакого толку, и тут один из тех, кто до сих пор помалкивал, не столько чернобородый, сколько седобородый, сказал, Эти люди были не из столицы, живи они в столице, заметили бы люди, что исчезла женщина, и пошли бы разговоры, наверное, отец приказал убить дочку за то, что обесчестила дом, а потом велел разрубить на куски и отвезти во вьюках на муле либо на конных носилках, чтобы те куски разбросали по городу, а там, где живут они, он, может статься, приказал похоронить свинью, а сам распустил слух, что дочка померла от оспы, чтобы не показывать тела, есть люди, что на все способны, даже на такое, чего свет не видывал.
Смолкли собеседники, полные негодования, монахини притихли, как вымерли, и объявил Семь Солнц, На войне больше милосердия, Война еще не вышла из пеленок, усумнился Жуан Элвас. И поскольку после этого заключения сказать было нечего, все заснули.
Дона Мария-Ана не отправится сегодня на аутодафе. Она в трауре по случаю смерти брата своего Иосифа,[20] императора Австрии, в какие-нибудь несколько дней напала на него оспа и унесла его, а было ему всего тридцать три года, но не по этой причине останется королева в надежно охраняемых своих покоях, в великое расстройство пришли бы дела в государствах, если бы королевы впадали в слабость по столь незначительным поводам, они приучены переносить и подобные испытания,
