Это и не старо и не ново, Ничего нет сказочного тут. Как Отрепьева и Пугачева, Так меня тринадцать лет клянут. Неуклонно, тупо и жестоко И неодолимо, как гранит, От Либавы до Владивостока Грозная анафема гудит. 1959 Другие уводят любимых, Я с завистью вслед не гляжу. Одна на скамье подсудимых Я скоро полвека сижу. Вокруг пререканья и давка И приторный запах чернил. Такое придумывал Кафка И Чарли изобразил. И там в совещаниях важных, Как в цепких объятиях сна, Все три поколенья присяжных Решили — виновна она. Меняются лица конвоя, В инфаркте шестой прокурор, А где-то чернеет от зноя Огромный небесный простор. И полное прелести лето Гуляет на том берегу, Я это блаженное «где-то» Представить себе не могу. Я глохну от зычных проклятий, Я ватник сносила дотла. Неужто я всех виноватей На этой планете была? 3 марта 1961 Так не зря мы вместе бедовали, Даже без надежды раз вздохнуть, — Присягнули — проголосовали И спокойно продолжали путь. Не за то, что чистой я осталась, Словно перед Господом свеча, Вместе с ними я в ногах валялась У кровавой куклы палача. Нет, и не под чуждым небосводом И не под защитой чуждых крыл, Я была тогда с моим народом Там, где мой народ, к несчастью, был. 21 июня 1961 Вот такой злой, каторжной, окаянной — была ее долгая жизнь. И на каждом роковом ее повороте она повторяет одно и то же:
Ничего, ведь я была готова… Я давно предчувствовала это… Пусть кто-то спасается бегством… Другие уводят любимых,
