'Это было у моря, где ажурная пена,
Где встречается редко городской экипаж…'
Шарман? Не правда ли?
А.А.: Благодарю вас. Я вполне оценил вашу откровенность.
Мезальянсова: Не стоит благодарности… Ну, мне пора… Мсье Адуев, надеюсь, вы меня проводите?
Адуев: Ах, с величайшим удовольствием! Это такое счастье – найти единомышленника!
Мезальянсова: Гуд бай, адье, ауфвидерзеен, прощайте! (
Гена (
А.А.: Вот как ты заговорил, Геночка! А ведь только что он и тебя называл своим единомышленником. И ты с ним соглашался…
Гена (
А.А.: То есть?
Гена: Я все-таки считаю, что Ленскому в этой самой Провинции Эпигонии не место!
А.А.: Как – не место? Почему? Ведь ты же сам сейчас признал, что он – не настоящий поэт?
Гена: Ну и что ж, что не настоящий! А в Эпигонии ему все-таки не место. Или уж тогда Козьме Пруткову там не место! Ленский, может, и эпигон, но ведь пародиями его стихи вы не назовете. А про Козьму Пруткова вы сами в прошлый раз говорили, что его стихи – это не настоящие стихи, а пародии. Вот и надо было тогда уж Ленского в Эпигонию поместить, а Козьму Пруткова – совсем в другую область, которую так прямо и называть бы – Пародия… Вот! Попробуйте это опровергнуть!
А.А.: А я и не собираюсь тебя опровергать.
Гена: Ага! Значит, сдаетесь?
А.А.: Нет, я просто перепоручу это другому.
Гена: Кому?
А.А.: Да самому Козьме Пруткову!
Голос: Кто здесь назвал мое славное имя?
Гена: Глядите, Архип Архипыч! Он уже тут!
Прутков (
Гена: Какому правилу?
Прутков: 'Бди!' Вы произнесли мое имя – и вот я здесь! Ответствуйте: что заставило вас нарушить мое творческое уединение? Надеюсь, вам известен мой афоризм: 'Бросая в воду камешки, смотри на круги, ими образуемые; иначе такое бросание будет пустою забавою!'
А.А.: Нет-нет, любезнейший Козьма Петрович! Ваши опасения напрасны! Мы побеспокоили вас совсем не ради пустой забавы. У нас к вам дело. И весьма серьезное. Мы хотим поговорить с вами о ваших творениях…
Прутков (
А.А.: О, разумеется. Поэтому мы, с вашего поколения, ограничимся только вашими стихами… Скажите, что побудило вас взяться за перо?
Прутков: Отвечаю: я хотел славы. Слава тешит человека!.. Придя к такому сознанию, я решился писать.
А.А.: А вам не приходило в голову, что для тото, чтобы писать стихи, надо обладать поэтическим талантом?
Прутков: Усердие все превозмогает.
Гена: А вот некоторые говорят, что все ваши стихи – это не настоящие стихи, а пародии…
Прутков (
А.А.: Ну разумеется!
Гена (
А.А.: Ну что ты, Геночка… Бенедиктов был в свое время очень знаменит Многие его ставили даже выше Пушкина!
Гена: Выше Пушкина? Это надо же!.. А вы не могли бы прочесть какие-нибудь его стихи?
Прутков: Внимай, невежда! (
'Кудри девы – чародейки,
Кудри – блеск и аромат,
Кудри – кольца, струйки, змейки,
Кудри – шелковый каскад…'
Увидев, как легко подобными стихами господин Бенедиктов снискал себе славу, я решился подражать ему и создал одно из великолепнейших моих творений, именуемое 'Шея'. (
'Шея девы – наслажденье;
Шея – снег, змея, нарцисс;
Шея – ввысь порой стремленье;
Шея – склон порою вниз.
Шея – лебедь, шея – пава,
Шея – нежный стебелек;
Шея – радость, гордость, слава;
Шея – мрамора кусок!..'
(
А.А.: Браво, Козьма Петрович, браво! Ваша пародия на Бенедиктова отличается завидной меткостью.
Прутков: Что?! Опять вы за свое?! Я ведь уже сказал, что отродясь не писывал никаких пародий. Сие не пародия, но подражание! Вижу, что вы не впитали в себя мудрость, заключенную в известнейшем моем афоризме: 'Рассуждай только о том, о чем понятия твои тебе сие дозволяют'. Прощайте!..