У всех хозяев жить одинаково, — неопределенно ответила она. — А тяжелее всего — им прислуживать.
Анна Макаровна, — смущенно заговорил Алексей Антонович, — давно я хотел вас спросить. Простите, пожалуйста, за нескромность… Что вы думаете… как думаете устраивать свою жизнь?
Не знаю, — неуверенно произнесла она и, присев, сощипнула желтый махровый одуванчик. Тонкие лепестки посыпались один за другим на камень. — Не знаю. Буду жить, пока не умру.
Не надо так думать, Анна Макаровна.
Ну, а как? Как же я должна ответить вам? — Она бросила на землю последний лепесток и вопросительн' посмотрела на Алексея Антоновича.
Не будете же вы век одинокой. Ну, выйдете замуж… — Он ощутил, как трудно было ему выговорить это слово.
Анюта отвернулась. Алексей Антонович видел, как вздрогнули у нее плечи.
Зачем вы так говорите? — досадливо воскликнул она.
Ради бога простите, Анна Макаровна, — бросился к ней Алексей Антонович, — я не думал этим вопросом вас обидеть. Я хотел сказать… почему бы вам не попытаться продолжить свое образование?
Анюта ему не ответила. Хватаясь за кусты, чтобы не упасть, побежала вниз по склону, к ручью.
Хотите ключевой воды напиться? — крикнула, исчезая в черемушниках.
«Догадывается она или не догадывается, что я ее люблю, — подумал Алексей Антонович, — и что об этом никак сказать не могу?»
Он сел на край каменной плиты и стал пальцами сгребать завядшие уже на солнце лепестки одуванчиков.
«И все-таки я сегодня опять ничего не скажу. Анюте только двадцатый год. Надо делать так, чтобы она действительно продолжила свое образование, и только тогда жениться. Но как это сделать? Как ей помочь? Кто возьмет и в какое учебное заведение девушку, дочь политического ссыльного, прислугу? Если бы не настойчивость мамы, разве я сам стал бы врачом? Что же мне делать? Как я должен поступить? Неужели отказаться от Анюты? Или оставить ее, как есть, самоучкой?»
Вы, оказывается, несговорчивый, — услышал он вдруг за спиной голос Анюты и от неожиданности даже вздрогнул, — а знаете, внизу, у ручья, как хорошо, прохладно, — продолжала Анюта, от удовольствия прищуриваясь и улыбаясь легким, едва уловимым движением губ, — пахнет как хорошо! Осочкой молодой, черемухой и еще не знаю какими-то белыми цветами…
Анемонами, — подсказал Алексей Антонович.
Не знаю. — Она села рядом с ним и положила руки на колени.
Пролетел теплый ветер, прошелестел в траве и шевельнул на плечах у Анюты голубой шарфик.
Как хотелось бы мне быть Марьей Непомнящей, хотя я не верю в нее, и лежать теперь здесь, под этим вот камнем… — как бы про себя сказала она.
Странная мысль, Анна Макаровна! Почему?
Ее любили, и она сама любила. Вечно. До гроба.
И вы будете любить… — Он чуть не закончил фразу: «и вас любят», но почему-то сдержался.
Нет, — качнула головой Анюта, мельком взглянула на него и опустила глаза. — Я, вероятно, действительно выйду замуж. Даже это лучше, чем оставаться рабыней у купцов.
А разве…
Но Анюта его перебила:
Авось появится хоть кто-нибудь и посватает.
Вот и посватает тот, кто вас любит.
Ему хотелось привлечь к себе Анюту, сказать ей то самое слово, дороже которого нет…
Я бесталанная. Я делать ничего не умею, — в глазах Анюты блестели слезинки.
Вале надо учиться, — твердо сказал Алексей Антонович.
Мама выучила меня читать и писать. Для горничной я имею достаточное образование.
II вы с этим согласны?
Анюта сняла шарфик с плеч, скомкала и положила на колени.
А что же другое я могу сделать? — И сразу, словно смахнув с лица грустную дымку, заговорила озорно и шумно: — А вы, Алексей Антонович, предусмотрительный: захватили- таки с собой саквояжик. Интересно, что положено в нем? Ну-ка, открывайте, показывайте скорее! Боже, как мне кушать хочется!
Одинокое белое облачко скользнуло меж землей и солнцем, и тень от него легкой птицей пронеслась по косогору.
11
Бегут и бегут к востоку высокие кучевые облака. Встают бесконечными рядами над линией дальних, чуть видных гор и, тихо вначале, а потом все убыстряя бег, приближаются к солнцу. Словно хотят окружить его, обойти со всех сторон и закрыть от него вечно влюбленную, переполненную жизнью землю. И бегут, бегут облака, ширясь и разрастаясь, кудрявятся и прихорашиваются и сияющей белизной стремятся ослепить само солнце. Но мимо, мимо проносит их верховой ветер на легких крыльях своих, и, промчавшись под солнцем, исколотые его острыми лучами, так, разрозненные, и уплывают облака на восток. И сразу блекнут, темнеют, исчезает их пышность, и замедляется бег, и теснящейся толпой опускаются они за черту горизонта.
А с запада поднимаются им на смену новые и новые, идут все гуще и плотнее и превращаются в грузную, отягощенную влагой тучу…
Анюта спала, по-ребячьи засунув руку под щеку. Лицо у нее пылало ярким румянцем, и оттого брови и плотно сомкнутые ресницы казались особенно черными. Пообедав, — у Алексея Антоновича оказалась с собой даже бутылочка кагора, — она сидела и все крепилась, слушая его слишком уж серьезную речь, а потом почувствовала, как сразу ослабела и стала ко всему безразличной; и розовые рододендроны, и темные ельники, и черемушник у ручья, и серые скалы Мольты — все слилось в одно мерцающее и бесконечно куда-то вдаль бегущее пятно. Она протянула руку, чтобы его отодвинуть и посмотреть на Алексея Антоновича, но рука не послушалась. Анюта нащупала какой-то бугорок на земле и, радуясь этой счастливой находке, склонилась к нему. Она еще расслышала, как Алексей Антонович воскликнул: «Анна Макаровна, земля сырая, можно простудиться!» — и поняла, что он положил ей под бок свой пид?как, — стало так тепло и уютно! — а потом все слилось в какой-то путанице странных образов и звуков. Анюта заснула.
…Серыми иестринами по светлой зелени ползли в гору частые тени облаков. На западе над дальними хребтами стеной поднималась черная туча. Зной спадал. День близился к вечеру. Анюта спала все так же крепко и безмятежно, улыбаясь чему-то во сне. И, не отрывая от нее взгляда, сидел на камне Алексей Антонович. Пожалуй, и мыслей у него не
