И после этого они долго молчали. Не отрываясь смотрели в глаза друг другу. Капли росы, обрываясь с мохнатых ветвей сосенок, падали им на плечи, обнаженные головы. Торжественная в лесу стояла тишина.
Пойдем домой, — наконец сказал Алексей Антонович.
Анюта чуть отступила.
Куда? — спросила она;
Домой. Ко мне.
Нет, — решительно покачала головой Анюта и повторила: — Нет.
Нюта, родная, разве ты не согласна?
Согласна… Алеша… да… Буду жена твоя, но не теперь.
Почему? — подавленно спросил Алексей Антонович, чувствуя: она что-то решила.
Я не хочу остаться такой — глупенькой, необразованной, только украшением для дома, — сказала Анюта тихо и пошла вперед, ступая по жесткой зелени толокнянки. — И пока я не стану вровень с тобой, женой твоей я не буду.
Она пошла быстрее, Алексей Антонович едва поспевал идти рядом с ней.
Нюта, но этого можно добиться и потом. Мы будем вместе, и я стану тебе помогать учиться.
Нет, Алеша, нет… Я не могу… я должна сама… — Анюта наклонилась, подняла с земли маленький пестрый камешек. — Я уже твердо решила. Хотела тебе только об этом сказать, а получилось… Ну ничего, все равно я уеду.
Нюта! Но куда? Ты подумала: куда? Как все это не просто!
Анюта остановилась, принужденно улыбнулась.
Уеду в Петербург. Там живет мамина сестра, старушка. Она одна, я буду жить у нее. Мама, умирая, просила меня, чтобы я уехала к ней. Ты не беспокойся, я устроюсь. Видишь, как надежно у меня в Петербурге.
Но зачем все это, когда мы объяснились? Зачем тебе уезжать теперь? И еще за тысячи верст от меня…
Алеша, именно теперь и должна я уехать. Учиться здесь и служить горничной невозможно, а зависеть от тебя и пользоваться твоей помощью я не хочу. Не уговаривай меня. Я должна уехать. Я все обдумала…
Нюта, ты не представляешь, как трудно то, что ты затеяла.
Ничего. Пусть трудно…
Родная, останься! Я сам возьмусь учить тебя. Мама поможет. Не надо нам расставаться.
Нет, нет… Алеша! Я хочу, чтобы ты не только любил меня, я хочу, чтобы ты меня уважал. Если любишь, Алеша, то не отговаривай меня.
Пока говорила Анюта, лицо Мирвольского становилось все сумрачнее, грустнее. Он понимал, что больше уговаривать Анюту бесполезно и что она, пожалуй, права.
Тогда вот что, — посветлев от неожиданно пришедшей ему мысли, сказал Алексей Антонович, — последняя просьба: ты в Петербург поедешь с одним моим хорошим другом. Он… художник. Я попрошу его заботиться о тебе в дороге и помогать в Петербурге. Он ночевал у меня и сегодня уезжает. Нюта, не отказывай мне хотя в этом!
Анюта разжала ладонь, посмотрела на повлажневший пестренький камешек, перевела взгляд на Алексея Антоновича. Как тяжело все-таки расставаться! Как тяжело…
Хорошо, — сказала она, — я поеду с ним.
И не возвращайся сейчас к Василевым.
Хорошо, — повторила Анюта, — я к ним не вернусь. А с тобой, Алеша, давай простимся здесь. Мне будет стыдно прощаться при людях… — Она на цыпочках приподнялась, чтобы обнять его.
…Они подошли к спуску с Вознесенской горы. Анюта машинально перекладывала камешек из ладони в ладонь. Алексей Антонович отобрал его.
Что это такое?
Так просто… галька…
Дай мне, — сказал Алексей Антонович, — это будет моим обручальным кольцом.
Да ведь это же камешек!
Все равно. Я сберегу его как кольцо. — Он завернул его в платок и положил в карман.
Слева, под горой, торопливо и бессвязно стрекотала сорока.
Лебедев с готовностью согласился взять Анюту с собой, когда Алексей Антонович рассказал ему все.
Это отлично, Алеша, — сказал он, поблескивая веселыми черными глазами, — я одобряю. Девушка хочет повторить путь Ломоносова. Только не из Холмогор, а из Сибири. Замечательно!
Миша, — не решаясь сразу раскрыть тревожившую его мысль, проговорил Алексей Антонович, — конечно, путь Ломоносова — хорошо. Но я боюсь… другого пути… пути, скажем, Перовской… Сейчас такое время… А в Петербурге сейчас это особенно.
Для своего времени путь Перовской был неплохим. Сейчас, ты говоришь, «такое время». Да. И потому нельзя, чтобы люди кончали, как Перовская. Нам надо беречь
людей.
Миша, — просительно сказал Алексей Антонович,—
ведь я отдаю Анюту в твои руки. Я так люблю ее! Как друга прошу: помоги ей во всем. И главное., ну… мне ее жизнь дороже… дороже моей.
Лебедев прошелся по комнате, остановился у комода, потрогал пальцами вышитую салфетку.
Алеша, если ты мне веришь, ты можешь быть спокоен за девушку, я сделаю для нее все, что смогу. Но не следует чересчур обольщаться и надеяться, что Анюта вскоре поступит на какие-либо официальные женские курсы. Одно я твердо обещаю: Анюта будет учиться. Но ты сам знаешь, я опять повторю твои слова: теперь такое время, — Лебедев улыбнулся, — и потому не жди, что Анюта научится хорошо гладить воротнички.
Алексей Антонович подошел и крепко пожал ему руку.
Спасибо, Миша! — сказал он. — И за Анюту, и за откровенность твою. Спасибо.
Он хотел закончить разговор на этом, но заколебался и сказал еще:
Ты так умешь доказывать, убеждать. А мне это всегда трудно дается.
Крепко верю в то, что защищаю, вот и умею убеждать.
19
Упал первый осенний утренник. Острыми иголочками торчали на листьях кристаллы инея. Трава, как восковая, ломалась под ногами. В воздухе носился пряный запах
осени.
Ильча встал, как всегда, на рассвете. Подмотал сухие онучки и натянул залатанные ичиги.
Пятнай его, не, сдюжат до зимы, — поцарапал он ногтем подошвы. — Для промысла, в тайгу, надобно новые заводить. А как?
Клавдея, закутанная полотенцем, гремела у печки посудой. У нее болела голова. Охая и
