полюбишь.
Порфирий вошел в зимовье. Здесь было застойно, душно. Остро щекотал в носу запах стен, прокопченных дымом очага. К нему примешивались запахи вяленой рыбы и сушеных грибов — Порфирий уже готовил себе запасы на зиму. На деревянном гвозде, вбитом в стену, висел небольшой мешок. Порфирий снял его и вытряхнул содержимое на стол, сколоченный из тесаных плах. В мешке лежало четыре соболя, на диво черных, мягких и пушистых. Порфирий погладил их заскорузлой ладонью. Соболя остались у него еще от прошлогоднего промысла, он не отнес их в Тайшет к Сидору Борисовичу. Почему? Тогда себе он не ответил почему. Не мог, скорей — не хотел. Но глухо, сердцем, знал, что эти соболя только для Лизы или… в огонь.
Лизы не будет… Порфирий еще перетряхнул на руке пушистые и искрящиеся шкурки и медленно засунул их снова в мешок. Лизы не будет… Огонь будет всегда. Пусть висят в мешке!
Ссутулясь, он вышел из зимовья сквозь дрожащее марево горячего воздуха над линией дальних гор долго вглядывался в сторону белков Уляхи, через которые, по преданью, пробита древняя тропа Чингисхана, через которые на берег красавицы Уды ходил когда-то богатырь Чалот.
6
Зной казался везде нестерпимым, но на крыльце было все же немного прохладнее. Баюкая Нину, Клавдея присела на ступеньку. Ребенок потянулся, чмокнул губами и в истоме вздохнул. Клавдея смахнула у. него с лица надоедливую муху.
Пригожая девка! — прошептала она, целуя влажный лобик ребенка. — Счастливое будет твое житье. Без нужды. Не так, как моей Лизаньке. И где она, бедная?
Кто-то дернул ее сзади за платок. Клавдея оглянулась.
Ба-ба! — раздельно сказал черноглазый мальчик, охватывая шею Клавдеи руками и прижимаясь щечкой к ее волосам.
Чш, ты, озорной, — слегка шлепнула его Клавдея, — разбудишь девку!
Мальчик отпустил шею Клавдеи. Нетвердо переступая толстыми ножками, обошел вокруг. Потом вытянул руки, повертел растопыренными пальчиками и, заливаясь радостным детским смехом, убежал в дом.
Клавдия, что ты распускаешь Бориску? — донесся из открытой двери недовольный голос. — Только заснула немного, а он разбудил. — И широко зевая, на крыльцо вышла Елена Александровна. Щурясь от яркого света и запахивая просторный зеленый халат, она присела рядом с Клавдеей. — Ну, как моя дочка?
А что? Хороший ребенок, барыня, — поправляя кружевной чепчик на девочке, ответила Клавдея.
А у тебя были дети?
Была дочь одна, — дрогнула густыми черными бровями Клавдея.
Умерла?
Вот и не знаю. Не знаю даже, где она.
Как же это так?
Жила здесь, у бабки Аксенчихи, а потом невесть куда ушла.
Да? Она у-тебя уже взрослая?
Замужем была, — утерла набежавшую слезу Клав-дея.
Ты шутишь? Замужем! Да ты сама еще прямо невестой выглядишь, такая свежая. Тебе п тридцать пять не дашь ни за что.
Может, такая кость в лице у меня, что тихо ста-реюсь я, а только вправду, была дочь моя замужем.
А где муж твоей дочери?
Тоже не знаю. Ушел из дому… может, умер. Порфирий Коронотов, если слыхали.
Ах, вон кто! — протянула Елена Александровна. — Он твой зять? Слыхала. Нехороший человек. Только что же это: один ушел, другой ушел. А твой муж тоже ушел куда-нибудь?
Умер мой Иленька, — нахмурившись, отодвинулась Клавдея, — и про него я вам рассказывала, барыня.
Разве? Ну, значит, я забыла. А что же, ты любила мужа? — помолчав, спросила Елена Александровна.
Да как же не любить? — удивилась Клавдея. — Затем и замуж шла.
А вот дочь твоя, наверно, не любила своего мужа, если так они разошлись.
Не всякое дело спроста решается. Не надо об этом говорить, барыня, — сдвинула брови Клавдея.
Почему же не говорить? Да если быть откровенной, так, по-моему, ты неправду сказала. Какая могла быть у вас любовь?
Клавдея не ответила. Из конуры выполз Атос. Вывалив на сторону язык, он перешел на другой конец двора и растянулся под забором, редко вздрагивая запавшими боками.
Ты понимаешь, что я говорю? Ты, Клавденька, просто смешала понятия: желание ты называешь любовью. Ну, скажи, если ты веришь в любовь, что ж ты второй раз замуж не выйдешь?
Потому и не выхожу, что верю.
О муже грустишь?
Жалею.
— Дура! Прости меня… Сплошная это глупость! Ниночка вдруг сморщила носик и всхлипнула. Клавдея, поворачиваясь всем телом, стала качать ее на руках.
Может быть, она есть хочет? — с любопытством взглянув на ребенка, спросила Елена Александровна.
Почему вы ее грудью не кормите, барыня? — в свою
очередь, вскинула глаза Клавдея. — Сами вы крепкие, полные.
— В том-то и дело, что бюст от этого портится. Нет,
я не хочу. Зачем?
— Дите-то родное.
Ну и что же, что родное? Можно вырастить и без
этого… Ну ладно, довольно болтать. Надо пойти одеться.
Елена Александровна взбила ладонями не очень густые пряди белокурых волос и встала.
Чем ты моешь голову, Клавдия? — остановилась она на ступеньке, сверху вниз оглядывая толстую, крупно сплетенную косу Клавдеи, скрученную на затылке в переливчатый тугой узел.
Как чем? Водой?
Нуу? Водой?
Водой.
Странно… Какие хорошие волосы! Даже желтками
не моешь голову?
Нет.
Удивительно!
Брякнула щеколда, открылась калитка.
