воздуха Анюту сразу охватило теплым, застойным запахом непроветриваемого помещения. В одном из его углов стоял стол — на нем стопка бумаги, валик, бутылки. В противоположной половине комнатки на простых, некрашеных табуретах сидели и оживленно спорили несколько человек. Анюта быстро их окинула взглядом. Все знакомые. Юрий и Станислав — студенты из университета, двоюродные братья, но удивительно похожие друг на друга, как близнецы. Оба горячие, вспыльчивые. Юра Порох и Стась Динамит — так их прозвали в кружке. Вот Тарас Григорьевич, страдаю-' щий пороком сердца, с одутловатым лицом и медленной речью, рабочий пивоваренного завода. Это Семен Аристархович Буткин, ревизор службы движения на железной дороге. Игнатов — со строгим, спокойным лицом и уже седоватыми на висках волосами, слесарь-водопроводчик. А это хозяин дома — молодой, с выпирающими из-под рубахи плечами, грузчик с пристани, всегда молчаливый Андрей. Появление Анюты оборвало разговор.
Ты почему запоздала? — накинулся на нее Юра Порох, даже не поздоровавшись.
В облаву чуть не попала, — сказала Анюта, устало опускаясь на табуретку и сдвигая платок с головы на плечи. — Сразу, кольцом со всех сторон, а я — в середине.
— Как же ты? — спросил Тарас Григорьевич. Анюта отмахнулась рукой.
Да ничего… убежала. Только крюк большой пришлось загнуть… Устала очень.
А в каком месте была облава? — из-за спины у Анюты проговорил Андрей.
Анюта назвала улицу.
Видела я — двое студептов пробежали. Тоже, кажется, удалось им уйти.
А! Знаю! — обрадованно сказал Стась. — Это наши. У них свой кружок. Там их не двое, а человек шесть каждую ночь собираются.
Так, — сказал Игнатов. — Ну, а краски принесла?
Принесла, — Анюта достала из кармана легкой жакетки плоскую жестяную банку, — только неполную сегодня. Было очень трудно. Метранпаж так все время около и вертится. И из типографии он последним уходит.
А он тебя не подозревает? — опять спросил Игнатов.
Н-не знаю… кажется, нет.
Ну что это такое! — вспыхнул Юра. — Опять немного? Совершенно невозможно работать!
И приносишь не каждый день, — поддержал его
Стась.
Я же стараюсь… — начала Анюта.
Спокойно! — поднял руку Игнатов. — Анюта, повремени с педельку, ни единой капли краски пока не бери; Надо быть осторожной. Почему метранпаж возле тебя вертится? Присмотрись. А там будет видно.
Ну и будем топтаться на одном месте! — раздраженно заговорил Юра. — А надо действовать! Действовать, а не выжидать! И типографию нам надо устраивать боль-Пгую, настоящую…
Надо действовать, — вмешался в разговор Буткин. — Однако действовать не теряя головы.
Конечно, — обиделся Стась. — Мы с ним безголовые.
Студентами быть хорошо, а мальчишками — плохо, — медленно, будто забивая гвозди, сказал Тарас Григорьевич.
И сразу наступило молчание. /
Итак, — первым заговорил Буткин, — теперь, когда всем все ясно, я думаю, что смогу закончить свою мысль. Прошу внимания.
Все стали усаживаться вокруг него.
Рабочие кружки возникают повсюду, — говорил Буткин, угловато дергая плечами. — Они теперь существуют почти везде, где есть рабочие. В России больше, в Сибири меньше, но они возникают стихийно, и сами по себе. Следовательно, могут возникать, а могут и не возникать. Надо убыстрять их возникновение, влиять на это.
Кому? — задумчиво спросил Тарас Григорьевич. — Кому влиять?
Нам с вами, — ответил Буткин. — Всем, кому дорога защита интересов рабочих. Я думаю, не надо объяснять, что кружки способствуют этому. Наша задача — не только читать нелегальную литературу.
Да, это верно, — сказал Игнатов, приглаживая волосы. — Берно вы говорите. Только ведь, если мы станем влиять на другие кружки, мы сами-то будем тогда… вроде центра, что ли?
До некоторой степени, — подтвердил Буткин. — И это хорошо. Такие центры — я бы сказал: сильные группы — будут возникать и еще, по всем городам.
Ну, а потом-то как же? — словно шар вертя, пошевелил растопыренными пальцами Тарас Григорьевич. — Будут, как вы говорите, такие группы, много групп. Как же потом все это?
Не надо заглядывать в двадцатый век, Тарас Григорьевич, — засмеялся Буткин. — Наступит двадцатый век, тогда напечатают и свои календари.
Да ведь до двадцатого века всего два года прожить, — возразил Тарас Григорьевич, — выходит, пора уже календари печатать.
Хорошо, печатайте, — с легкой досадой сказал Буткин, — а я не берусь.
Будут такие группы по всей России — ударить сразу! — напористо выкрикнул Юра.
— Куда? Кого? Чем? — отрывисто спросил Буткин. И все засмеялись.
Ладно, объясняйте сами, Семен Аристархович, — попросил Игнатов, когда смех прекратился.
Далеко вперед заглядывать невозможно. Жизнь сама подскажет потом. Бесспорно, что теперь иметь такие сильные группы, которые будут влиять на слабые кружки, хорошо. Кто и что может возразить против этого?
Никто не возразил Буткину. А всегда молчаливый Андрей решительно поддержал:
Правильно! Сильный должен помогать слабому.
Если мы приходим к общему мнению, что мысль моя Берна, — продолжал Буткин, — следует претворять ее в жизнь. Практически я предлагаю каждому из нас со всей осмотрительностью завязать связи с другими кружками или — что лучше — помочь возникновению новых кружков.
Мы с Юрой это сделаем в университете, — поднялся
Стась.
Помозгую, — сказал Тарас Григорьевич.
У нас на пристани… тоже… — начал и по обыкновению не договорил Андрей, только утвердительно кивнул головой.
Мне часто приходится ездить по линии, — сказал Буткин, вставая и взглядывая на карманные часы. — Пора расходиться. Я останавливаюсь в Иланской, в Канске, в Тайшете. Везде, среди железнодорожных рабочих, среди интеллигенции, я буду пытаться создавать кружки, влиять на них, поддерживать связи во время своих приездов. У меня есть уже некоторые знакомства.
Осторожнее надо, Семен Аристархович, — посоветовал Игнатов.
Я осторожен, — успокоил Игнатова Буткин, — и доверяюсь только вполне надежным людям.
В Иланскую я дам вам адрес, — сказал Стась, — там живет моя сестра. Она замужем за старшим телеграфистом Нечаевым. Оба надежные люди. Ручаюсь за них головой.
Хорошо, — сказал Буткин, — это кстати. — И еще раз посмотрел на часы. — Недавно мой участок продолжили до Шиверска, и я, возможно, поеду туда. Там должен быть Лебедев,
