нечего. И деда своего с собой забирай.
'Он ей сказал это как приказ. Вера, невольно подчиняясь, потянулась к Кузьме Прокопьевичу. И вдруг — обо всем забыла.
Савва! Там же Савва говорит…
До него было 'очень далеко. Савва стоял то ли на пеньке, то ли на кочке, лишь немного возвышаясь над народом, и его слова не долетали сюда.
Краснея от волнения, Вера бросилась вперед. Но Савва вдруг исчез, а люди всей массой почему-то двинулись ей навстречу. И Вера никак не могла пробиться сквозь эту стену. Кузьму Прокопьевича оттерла толпа. Семен потянул девушку за руку.
Куда же ты лезешь? — сказал он сердито. — Я не шутя говорю; сейчас всякое может получиться. А ты в самые опасные ряды пробиваешься.
— Ну! — и Вера заработала локтями еще прилежнее. В середине толпы кто-то запел — Вера узнала густой
бас Лавутина:
Отречемся от старого мира,
Отряхнем его прах с наших ног.
И сотни голосов подхватили, продолжили песню, наполнили ее огнем и страстью:
Нам не надо златого кумира, Ненавистен нам царский чертог.
Радостной дрожью теперь отдавалось у Веры в груди:
Мы пойдем к нашим страждущим братьям,
Мы к голодному люду пойдем…
Но как же, как же пробиться ей к Савве? Как сказать ему сейчас, сразу, что она была здесь и слышала все его
слова?
Что, барышня, не хватает силенки? — засмеялся пожилой седоусый рабочий, которого она толкнула локтем в бок, чтобы протиснуться хотя на вершок. — Зря стараешься. Поворачивай-ка с нами вместе да песню подтягивай. Знаешь слова?
По-отцовски обнял ее за плечи и повел рядом с собой. Он пел хрипловато и замолкал, когда надо было взять высокую ноту, но петь с ним вместе Вере было очень легко.
Люди вышли из лога и стали подниматься на открытую елань.
Вдруг передние остановились, попятились, началось замешательство. Песня оборвалась. Редкой цепью, но широко перегородив елань, навстречу рабочим двигались жандармы, вперемежку с полицейскими, и вороненые стволы револьверов холодно поблескивали у них в руках; Вдали, па дороге, видна была пролетка с сидящим в ией Киреевым. Жандармы приближались.
Братцы! — крикнули сзади. — А здеся казаки!
И действительно, оттуда, полукружием охватывая рабочих с боков, рысцой наезжала казачья полусотня. Заломив на затылок фуражку и горяча шпорами своего буланого коня, Ошаров заорал:
Р-разой-дись! — и скверно выругался.
Куда же разойдешься? — спокойно ответили ему рабочие из ближних рядов. — И так мы все по домам идем.
Но есаул ничего не слушал, гарцевал, наезжая прямо на людей, и выкрикивал еще исступленнее:
Р-раз-зой-дись! Ми-го-ом!..
Задрал коня на дыбы и скомандовал казакам:
Шашки наголо!
Светлыми льдинками заблестели клинки. В толпе рабочих раздались нервные возгласы:
— Передние, чего стали? Идите скорее! Но оттуда ответили:
Куда пойдешь? Жандармы не пускают, дорогу закрыли.
Седоусый рабочий отпустил Верины плечи, полез в боковой карман пиджака, вытащил «бульдог», пальцем покрутил барабан.
Ну, барышня, давай забирайся в середку куда-нибудь. Эти пьяные рожи тут могут делов наделать.
Вера почувствовала, как у нее сызнова заколотилось сердце. Но теперь не страх овладел ею, а внезапно вспыхнувшая ярость, протест против насилия, неодолимое желание разорвать, разметать это охватившее плотно народ, дышащее угрозами живое кольцо. Сразу все вокруг стало каким-то необычайно ясным и различимым, будто она поднялась и на крыльях полетела над еланью, так, как ей недавно казалось, летел Савва. И почему-то перед нею расступились люди, и она очутилась у самых сверкающих холодом шашек. Вере померещилось, что она видит на них чью-то невытертую высохшую кровь и даже различает запах остро отточенной стали. И это ощущение нешуточной опасности, от которой уходить всегда хуже, чем идти ей навстречу, толкнуло девушку вперед. Она сдернула с плеч сбившуюся косынку и махнула ею перед лошадиной мордой. Лошадь метнулась вбок. Вера стегнула косынкой прямо по глазам другого коня, заставив отпрянуть и этого. Быстро прошла в образовавшуюся брешь, и следом за нею хлынули рабочие, все шире раздвигая проход среди конных казаков. Ошаров успел заметить это. Мотаясь в седле, он поскакал наперерез прорвавшимся.
Бей их шашками плашмя! Загоняй обратно! Казаки не поняли его команды и врезались прямо в
середину толпы. Люди бросились кто куда. Падали и сшибали друг друга. Шашки взлетали и опускались на головы, на плечи, на спины бегущих, раня даже при ударах плашмя.
На дороге попадались круглые обкатанные камни. Они полетели в казаков. Рабочие не решались пустить в ход оружие, чтобы не вызвать ответный огонь. Те, у которых были с собой палки, дубинки, стали спинами друг к другу и, не подпуская к себе казаков, выкрикивали:
Долой самодержавие!
Долой его поганое войско!
Теперь все перемешались — и конные, и пешие. Рабочие стремились уйти от драки, прорваться, рассыпаться по елани. Но там их все равно настигали верховые казаки и хлестали нагайками до тех пор, пока люди не падали на землю. Ошаров в восторге носился по полю из конца в конец, крутил над головой тонкой плетью.
Бей! Бей сплеча! Хлещи их по чем попало! Киреев, стоя в своей пролетке, издали наблюдал за свалкой. Толпа постепенно дробилась на отдельные островки, и они, точно плывущие льдины, все дальше отодвигались один от другого и шире расходились по елани. Полиции и казакам гоняться за каждым человеком стало труднее, и они бросались теперь только туда, где видели большие группы рабочих.
Веру затерли в гущу толпы. Мимо проносились верховые, прокашивая шашками дорогу и оставляя позади себя крики и стоны. Иногда, оберегая девушку от удара, вдруг кто-нибудь из рабочих отбрасывал ее в сторону. Вера не замечала ничего. Хватала с земли камни, палки и бросала их в блеск сверкающих шашек, во вспененные лошадиные морды. Руки сами делали эту тяжелую работу, а в голове у Веры была лишь одна тревожная мысль: «Где Савва? Почему я его ни разу не видела? Что с ним?»
Потом, когда толпа вокруг нее начала редеть, стих топот и гик верховых — они все ускакали куда-то в другой конец елани, — Вера перевела дыхание и огляделась. Paбочие дрались один на один с пешими жандармами и полицейскими. А те стремились кого-нибудь захватить, увести с собой. Если это им удавалось, на выручку товарищу тут же бросалось
