живы.
Красный от смеха Филиппов, уткнувшись в подушку, только постанывал от изнеможения. Наконец Макеев потихоньку глянул на часы и начал прощаться:
— Ну ладно, пора нам идти. Я бы, Коль, с тобой на денёк поменялся. Просто бы лёг и лежал, ничего не делал. А то бегаешь целый день как собака, к концу дня уже чувствуешь себя загнанной лошадью, хоть пристреливай.
— Я провожу вас, — засобирался Филиппов, хватаясь за костыли.
Несмотря на все уговоры, он упрямо поскакал вместе с друзьями к выходу.
Как раз в это время по коридору густо пошёл народ — кончилась очередная серия «Санта-Барбары». Пропуская ковыляющих больных, все трое остановились около одной из палат с открытой дверью. Филиппов заглянул в палату и тронул Ефимова за плечо:
— Вон, смотри. Старая знакомая, узнаешь?
Тот посмотрел на лежащую на приподнятой кровати девушку с перебинтованной головой и отрицательно покачал головой:
— Не помню. Кто это?
— Любовница Чалого, Ниночка Томская. На три дня раньше меня поступила, а уже встаёт. Я же с такой ерундой…
— Погоди-ка! — прервал его рассуждения Макеев. — Она говорить-то может?
— Не знаю, не интересовался, — пожал плечами Филиппов. — Мать за ней все ухаживала.
— Ты что, Федь? Домой пора, время-то уже… — попробовал увести оперативника Ефимов, но тот только отмахнулся.
— Да погоди ты! Кто её лечит?
— Симонов, седой такой, полный. Он сегодня дежурит.
— Это хорошо, Симонова я знаю. Я сейчас, быстро. — И Макеев лёгкой своей мальчишечьей походкой отправился в сторону ординаторской.
— Да, похоже, старая легавая взяла след. Видел, как он в стойку встал? — задумчиво спросил Ефимов у повисшего на костылях тёзки.
— И на что он рассчитывает? — недоумевал тот.
— Не знаю. Федька, как наша уральская погода, непредсказуем.
Минут через пять Макеев вернулся с толстым седовласым врачом.
— Не знаю, что у вас получится, — на ходу говорил тот. — Память к ней возвращается на удивление быстро, а сначала она даже мать свою не узнавала. Говорит довольно хорошо, и это ещё более удивительно при её травмах. Но обычно люди забывают все как раз на момент получения травмы, так что не знаю, стоит ли вам с ней говорить…
— Доктор, это очень важно, — уверял его оперативник. — От этого зависят жизни многих людей.
— Ладно, заходите, — сломался, наконец, Симонов.
В палату он вошёл первый. Замыкал шествие прыгающий на костылях Филиппов. Девушка в палате оказалась одна, вторая кровать была застеленной, мать в этот вечер уехала в свою деревню передохнуть. На входящих в палату незваных гостей Нина посмотрела с явно читаемой во взгляде тревогой. Именно этот взгляд, осмысленный и не по возрасту мудрый, — такие встречаются у людей, переживших большую трагедию, — и остановил Макеева.
— Нина, к вам пришли товарищи из милиции, они хотят задать несколько вопросов. Вы сможете на них ответить? — наклонившись над девушкой, ласковым тоном спросил врач.
Нина в ответ только опустила свои длинные ресницы. Синяки уже сошли с её лица, только небольшой, но широкий шрам над левой бровью чуточку портил её красивое фарфоровое личико. Марлевая повязка белой чалмой окутывала её голову, затылок пострадал больше всего, и девушка опиралась на высоко поднятую подушку шеей.
Место врача у постели занял Макеев. Он подставил поближе стул и пристально вгляделся в лицо девушки.
— Нина, вы хорошо помните тот день?
Девушка снова опустила ресницы и еле слышно прошептала:
— Да.
Её ответ слышали все, такая напряжённая стояла в палате тишина.
— Скажите, этот человек говорил с Чалым? Они разговаривали?
И снова еле заметное движение губ принесло еле слышный ответ:
— Да.
— Вы слышали, о чем они говорили?
Тут Нина немножко помедлила, но ответила уже не столь односложно:
— Не все.
Доктор опасался, что жуткие воспоминания повредят здоровью пациентки, но он не знал, что все эти дни она с беспощадным упорством могла думать только о произошедшем с ней. Тот страшный день, хрупкая грань между жизнью и смертью, заслонила собой все остальное, глупое и мелкое.
— Наверняка он требовал сказать, где находится его коллекция, ведь так?
— Да, — снова односложно согласилась Нина.
— Они называли это место, этот город?
— Москва.
У Филиппова от усталости ломило все тело, костыли с беспощадной силой давили на подмышки, но он терпел, настолько интересно было происходящее.
— Москва — это хорошо, — Макеев покосился в сторону своего начальника по расформированной бригаде. Оперативник в своё время высказывал мнение, что Силин ехал не просто куда глаза глядят, а именно в столицу, но его версию дружно отвергли.
— А кто в Москве приобрёл коллекцию, они не говорили? Может, называли какие-то фамилии?
— Да… банкир один… фамилия такая, как у диктора… — Чувствовалось, что девушка устала, капли пота выступили на её лице. Доктор тревожно тронул за плечо Макеева, но тот поднял в ответ указательный палец — один вопрос.
— Диктор — мужчина?
— Да… старый.
— Ухов? — подсказал Ефимов, у него самого на лице от напряжения выступил пот.
— Нет, лысый..
— Балашов! — в один голос воскликнули Федор и Ефимов.
— Да! — последним усилием выдохнула Нина и прикрыла веки. Из уголка глаза медленно проползла вниз слеза.
— Спасибо, Нина, огромное вам спасибо! Выздоравливайте скорей!
Осторожно, но с чувством пожав вялую руку девушки, Макеев первым вышел в коридор. Там им пришлось под руки отводить Филиппова обратно в палату, у его койки и произошёл первый «разбор полётов».
— Вот это да! Вот это мы «индюка» подцепили! — радовался Ефимов. — Сам Балашов! Такая шишка и занимается скупкой краденого!
— Кто тебе сказал, что он купил эту коллекцию? Её ему могли подсунуть под чужими документами, может быть, он вообще посредник, и она сейчас уже где-нибудь за бугром! Зачем ему, с его миллиардами, мелочиться и скупать краденое? — возражал Макеев. Машинально он закурил сигарету, но тут же вспомнил, где находится, и, чертыхнувшись, загасил её. В это время подал голос лежащий на животе Филиппов.
— Интересно, а Силин его тоже замочит?
Этот новый взгляд на проблему удивил даже изощрённого Макеева.
