Однако Халифа чувствовал, что его предположение неточно, что он упускает нечто важное и потому не может разобрать, что на самом деле хотела сказать Шлегель. «А вдруг Хассани прав? – спрашивал себя Халифа, запутавшись в догадках. – Вдруг я действительно обладаю больной фантазией, пытаюсь найти в темной комнате черную кошку, которой там нет? Но даже если прав я, безумием было бы вести расследование за спиной у шефа вопреки его строгому запрету! Это же конец карьере! И ради чего? Ради какой-то старой…»
Из дальнего придела храма послышались шаги. Поначалу Халифа предположил, что в здание зашел охранник. И лишь когда звук шагов стал слышан отчетливее, он понял, что для мужчины они слишком мягки. Спустя несколько секунд в зал с южного входа вступила женщина в
Халифа вышел из-за колонны.
– Здравствуй, Нур, – обратился он к ней.
Она подскочила и стала в испуге озираться по сторонам.
– Не бойся, ради Бога! – успокоил ее Халифа, подняв руку в подтверждение своих слов. – Я не хотел тебя напугать.
Попятившись, женщина подозрительно посмотрела ему в лицо, и гримаса презрения пробежала по ее губам.
– Халифа, – тихо произнесла она. И, помолчав некоторое время, добавила: – Человек, который убил моего мужа. Один из них…
Она сильно изменилась с тех пор, как он видел ее на суде в день оглашения приговора Мохаммеду Джемалю. Тогда она была такой юной и хорошенькой… Теперь перед ним стояла потрепанная жизнью, усталая женщина с похожим на потрескавшееся дерево лицом.
– Зачем ты следил за мной? – спросила она недоверчиво.
– Вовсе не следил. Просто…
Он запнулся, не зная, как объяснить, что привело его в храм. Женщина пристально посмотрела на него, затем отвела глаза в сторону и снова присела, чтобы разложить цветы. Белая цапля опустилась во внешнем дворе и стала клевать пыльные камни.
– Я все время сюда хожу, – глухо, словно говоря сама с собой, сказала Нур, пощипывая морщинистыми пальцами стебли цветов. – Мохаммеда-то ведь даже не похоронили по- людски. Просто выкинули в яму за тюрьмой, и все дела! – Она говорила низким, придавленным голосом, не глядя на Халифу. – Да и далеко мне в Каир ездить. А сюда хожу… Не знаю, почему именно сюда. Наверное, потому что здесь… в некотором смысле… он тоже здесь умер.
Она говорила отстраненно, почти не выдавая эмоций, и оттого Халифе стало совсем неловко. Он неуклюже замялся и переступал с ноги на ногу, тиская монету, случайно завалявшуюся в кармане брюк.
– Ее я тоже поминаю, – продолжила Нур. – Она, бедняжка, была ни в чем не виновата… И Мохаммеда ни в чем не обвиняла.
Аккуратно сложив цветы, женщина встала в полный рост и, поглядев на рукотворную могилу, собралась уходить. Халифа снова сделал шаг в ее сторону, внезапно испугавшись, что разговор сейчас оборвется.
– Как дети?
Она пожала плечами, не меняя скорбного выражения лица.
– Мансур устроился слесарем в автосервис, Абдул заканчивает школу. Фатима вышла замуж и ждет ребенка. Живет в Арманте. Ее муж работает на сахарном заводе.
– Ну а ты? Не…
– Замужем? – Она подняла на него свои усталые глаза. – Мой муж Мохаммед. Может, он был и не самым лучшим человеком, но муж есть муж.
Цапля между тем приблизилась ко входу и, вытягивая шею и качаясь на игольчатых лапах, горделиво прошагала по залу. Дойдя до женщины, остановилась.
– Это не он, – сказала Нур тихо. – Он стащил часы, верно. Однако женщину убил не он. И кошелек он не брал.
Халифа молчал, глядя в каменный пол.
– Да, знаю. Ты… Извини, в общем.
Женщина проводила взглядом грациозную цаплю, ритмично шагавшую между колонн.
– Ты один из них был порядочным человеком, – прошептала Нур. – Только ты мог ему помочь. А потом и ты…
Она глубоко вздохнула и пошла к выходу из храма. Пройдя пару метров, Нур обернулась.
– Спасибо тебе. Мужа не вернуть, но деньги помогали.
Халифа удивленно посмотрел на нее:
– Деньги? Какие деньги?
– Которые ты присылал. Я сразу поняла, что ты. Единственный среди них порядочный.
– Погоди… Какие деньги?
– Каждый год. Перед самым Ид аль-Адха[27]. По почте. Без подписи и обратного адреса. Никаких слов. Просто три тысячи египетских фунтов, стофунтовыми купюрами. Всегда стофунтовыми купюрами. Стали приходить через неделю после того, как Мохаммед повесился, и с тех пор каждый год, без перерыва. Если бы не эти деньги, мои дети не ходили бы в школу, да и вообще мы не выжили бы. Я знаю, это ты присылал. Ты порядочный человек, несмотря ни на что.
Она еще раз посмотрела на инспектора и торопливо вышла из храма.
На обратном пути из Старого города Лайла зашла в принадлежавший палестинской семье отель «Иерусалим», где она договорилась встретиться с подругой Нухой.
Отель стоял в самом начале уходящей вверх дороги Набулос. Террасу его украшали виноградные гроздья, а от коридоров и каменных полов тянуло прохладой. С этим зданием в османском стиле у Лайлы было связано столько воспоминаний, что она чувствовала себя здесь почти как дома. Именно в этом отеле у нее состоялась первая встреча с редактором «Аль-Айям» Низаром Сулейманом – он тогда предложил ей попробовать свои силы в журналистике. Здесь же она старалась набить перо и записывала лучшие сюжеты. И невинность здесь потеряла. (Ей было девятнадцать, он – французский журналист и курил как паровоз; все вышло неуклюже, и ощущения остались довольно пакостные.) И разумеется, здесь же – кто бы мог сомневаться! – познакомились ее родители и, если верить матери Лайлы, зачали дочь.
«Жуткая тогда была ночь, – рассказывала ей мать. – Гром, молния, ливень, какого ты и не видывала… Настоящий ураган. Иногда я думаю, потому ты такая и получилась». «Какая?» – недоуменно спросила Лайла, но мама в ответ только рассмеялась.
Брак этот был нетипичным. Жизнерадостная девушка из Кембриджа, выросшая в полном достатке, и серьезный молчаливый врач, на десять лет ее старше, полностью посвятивший себя лечению палестинских соплеменников. Они познакомились в 1972-м, на свадьбе общего друга. Александра Бейл – так звали тогда мать Лайлы, – едва окончив университет, приехала как волонтер, чтобы работать в школе для девочек в Восточном Иерусалиме. Будущее свое она представляла очень туманно. А Мохаммед Файзал аль-Мадани трудился по четырнадцать
