Мередит с комком в горле смотрел на нее, а она в свою очередь смотрела на отца.
– Ну, Мерри, – наконец хрипло проговорил Мередит, – я рад тебя видеть.
Мередита совершенно поразило удивительное, просто невероятное сходство. Нет, девочка не была похожа на него в обычном смысле слова. Она была такой же, как он, – его нос, его глаза, его лоб и подбородок. Конечно, все черты ее лица были мельче и очерчены мягче, чем у него, но все равно это было его лицо и оно было изумительно. Мередит как завороженный уставился на прелестного ребенка, мысленно представляя, что, родись он сам девочкой, он был бы точь-в-точь такой, как Мерри.
Мерри тоже смотрела на него во все глаза. От нее не ускользнуло ни несколько ошеломленное выражение, ни полуоткрытый рот – удивление? Радость от встречи? Или это его обычное выражение? – обратила она внимание и на внезапно треснувший голос, когда он произнес: «Я рад тебя видеть». Может быть, он простужен? Или он и в самом деле так взволнован?
Что ж, волков бояться – в лес не ходить. Надо попытаться. И потом, он так на нее похож! Последнее, видимо, и придало Мерри недостающую уверенность, и она с криком: «О, папочка!» бросилась к Мередиту, протянув к нему руки. И она выиграла, выиграла! Мередит подхватил ее на руки, прижал к груди, закружил с ней по комнате и поцеловал. А потом, когда он поставил ее на ноги, Мерри заметила, что пришедшая с ним женщина – ее мачеха? – плачет. Она сорвала банк! Выиграла целый ящик конфеток Новотны!
Они поспешили к лимузину. Мерри непременно захотела посидеть на откидном сиденье, поскольку никогда еще прежде не каталась в лимузине. По дороге ее, конечно, стали расспрашивать, и Мерри решила рискнуть и рассказать все, как было на самом деле. На праздновании чьего-то дня рождения ей рассказали о путешествиях самолетом. Как дочку самого Мередита Хаусмана, ее часто приглашали на дни рождения, где были чародеи и клоуны, а иногда даже пони. И вот на дне рождения Гарри Сабинсона один мальчишка похвастал, что летал один из Нью-Йорка в Лос-Анджелес, у него, конечно, был билет, но никто ни разу не попросил показать его, потому что мальчику было всего девять лет и стюардессы решили, что он летит вместе с мужчиной, который сидел с ним рядом. Лишь когда самолет приземлился в Лос-Анджелесе, он отдал билет стюардессе. Ох, и изумилась же она! Надо было видеть ее лицо! А потом все упрекали этого мальчишку, что он дурачок, что надо было вернуть билет в кассу и получить назад деньги. А он говорил, что это нечестно, но все видели, как он огорчен, что сам до этого не додумался. И с тех пор в голове у Мерри засела мысль о том, как бы куда-нибудь полететь. А единственное место, куда она могла полететь, был Нью-Йорк, потому что там все-таки жил ее папа, которого она уже целую вечность не видела.
Всем эта история показалась жутко забавной, и все засмеялись. Никто ее не ругал, не поучал и не наказывал. Мерри успокоилась. Ей вдруг показалось, что все будет очень хорошо. Лимузин доставил их в Манхэттен к их дому. Сэм поднялся вместе с ними и подождал в гостиной, пока Карлотта и Мередит уложат Мерри в постель. Вместо ночной рубашки Мерри достался верх от пижамы Мередита.
Потом Мередит перезвонил Элейн. Он уже звонил ей один раз, когда узнал от Сэма о том, что Мерри находится в Чикаго.
– Алло? Я слушаю, – послышался голос Элейн.
– Элейн? Это Мередит. Она здесь, – сказал он. – С ней все в порядке.
– Слава Богу.
– Да, – сказал он. Потом добавил: – Послушай, Элейн, позволь ей немного пожить со мной. Я так долго ее не видел.
– Не я же в этом виновата, верно?
– Да, конечно. Впрочем, сейчас это неважно.
Мередит одно время пытался видеться с Мерри почаще. Всегда заезжал к ней, когда бывал в Калифорнии, иногда вырывался днем. Но это случалось нерегулярно, и всякий раз Мередит видел, что Мерри расстраивается. И он сам расстраивался, видя ее огорчение. Поэтому вскоре перестал приезжать совсем. Посылал ей подарки на день рождения и на Рождество, отправлял красивые открытки из разных стран, но не видел Мерри уже почти три года.
– Что ж, о каком сроке идет речь? – спросила Элейн.
– Ну, скажем, два месяца.
– Нет, это исключено.
– Ну почему, Элейн? Ведь она и моя дочь!
– Да брось ты! Все это время ты и думать о ней забыл. И вдруг сейчас тебе втемяшилось.
– Я обеспокоен из-за нее. И меня грызет совесть. Хотя, главным образом, я встревожен. Меня волнует, почему она сбежала.
– Мне безразлично, что тебя волнует.
– Хорошо. Ну хотя бы месяц?
– Нет. Да и с какой стати я должна тебе уступать?
– Послушай, но ведь у меня тоже есть права. Я имею право быть с ней две недели в году.
– В июле!
– Элейн, имей совесть!
– Ради тебя? Ха!
Мередит прикрыл трубку рукой.
– Сэм, – сказал он, – у меня ничего не получается. Что делать?
– Позволь мне, – попросил Сэм. Мередит передал ему трубку.
– Алло, миссис Новотны? Говорит Сэмюэль Джаггерс. Вы меня помните?
– Да.
– Я был сегодня в аэропорту и видел встречу мистера Хаусмана с Мерри. И я очень тронут. Сцена была очень трогательная. Они оба так счастливы!
– Меня не волнует Мередит!
– Но она же ваша дочь!
– Я имею в виду не Мерри, а Мередита!
– Прошу прощения. Я вот думаю, можно ли говорить с вами откровенно?
– Конечно.
– Вы никогда не подумывали о том, чтобы передать право попечительства мистеру Хаусману? За компенсацию, конечно.
– Компенсацию?
– За деньги.
– За сколько?
– А какая бы сумма устроила вас, миссис Новотны? – поинтересовался он. А сам тем временем вынул из кармана пиджака карандаш, написал на верхнем листе лежащего рядом с телефонным аппаратом блокнота «50 000 долларов» и поставил вопросительный знак. Потом протянул блокнот Мередиту. Мередит согласно кивнул.
– Одну минутку, – сказала Элейн.
Сэм прикрыл трубку рукой и прошептал:
– Она советуется с Новотны.
– А сколько вы сами можете предложить? – спросила Элейн через некоторое время.
– Двадцать пять тысяч.
Последовало непродолжительное молчание, во время которого Элейн, видимо, снова совещалась с мужем. Потом:
