Дверь в его каморку была распахнута, и он услышал шаги Мерри, когда она шла по коридору. Мерри присела на деревянный стул напротив письменного стола Кэнфилда.
– Спасибо, что согласились принять меня, – сказала она.
– Это моя работа, – ответил Кэнфилд. Не слишком многообещающее начало. – Что вас беспокоит?
– Я… Боюсь, что я не могу похвастаться тем, что нахожусь в ладах с античным искусством.
– Да, это так, – согласился он. Мерри уже пожалела, что решила прийти к нему.
– И я… Я хотела заверить вас, что это вовсе не потому, что мне неинтересно. Просто у меня выдался тяжелый семестр. И… я хотела спросить, нельзя ли что-то придумать, чтобы я смогла наверстать упущенное, догнать остальных…
– Конечно, можно. Вам нужно только заниматься поусерднее, вот и все.
Затея начинала казаться совершенно безнадежной. И все же, зайдя уже так далеко, Мерри не могла так просто смириться с поражением. Она нагнулась вперед, чтобы под декольте ее и без того низко вырезанного платья взору Кэнфилда открылась и ложбинка между грудями и два полушария, и заговорила искренне и убежденно:
– Я и стараюсь, но у меня не выходит. Все усилия растрачиваются впустую. Мне или нравится один какой-то слайд, или я просто перебираю все подряд, пытаясь запомнить те отличительные признаки, о которых мы говорили на семинаре и которые мы должны знать. И получается так, что от одного слайда у меня просто дух захватывает и я рассматриваю его целую вечность, а другой оказывается настолько… скучным, что я забываю его, как только откладываю в сторону.
– Понимаю, – произнес Кэнфилд. По крайней мере, он заинтересовался зрелищем, открывшимся под вырезом платья Мерри, что, наконец, вдохнуло в нее хоть искорку надежды. Если даже самая крохотная часть его мозга концентрировалась на декольте какой-либо красивой девушки, он усиленно пытался домыслить остальное и уже не мог полностью сосредоточиться на беседе.
Он пустился в пространные рассуждения о том, что произведения искусства должны служить «материалом» для изучения, но паузы между фразами порой неоправданно затягивались, а речь становилась все более и более сбивчивой. В конце концов, видя его затруднения, Мерри вернула Кэнфилда к реальности. Она выпрямилась и сказала, что одну статую она видела по меньшей мере десять раз, прежде чем поняла, что это та самая статуя, которую они изучали по слайдам. Статуя стояла в Базельском музее, и Мерри сначала сконфузилась, а потом даже разозлилась, потому что статуя сильно отличалась от слайда: она и впрямь выглядела удивительно динамичной и напряженной, как он и говорил на лекции, а вот на слайде этого совершенно не ощущалось.
Кэнфилд. заговорил о несоответствии любых видов репродукций оригиналам, о недостатках собственного курса лекций, а Мерри, слушая его слова, вновь подалась вперед, словно внимательно слушая, а на самом деле наблюдая, как Кэнфилд тоже наклонился вперед, чтобы лучше видеть ее грудь.
Они проговорили три четверти часа, пока мистер Кэнфилд не признался, что ему пора на совещание. И извинился:
– Боюсь, что не слишком помог вам.
– Да, вряд ли тут можно что-то исправить, – вздохнула Мерри.
– Но вы только не опускайте руки, – подбодрил Кэнфилд. – Послушайте, я освобожусь в пять или в половине шестого. Может, мы встретимся снова и выпьем по чашечке кофе?
– С удовольствием, – просияла Мерри.
– Очень хорошо, – улыбнулся Кэнфилд. – Куда пойдем?
– В бар, что в «Холле Предков»? – предложила Мерри.
– А может, в «Колониэл»?
– Прекрасно, – согласилась Мерри. – Значит, в половине шестого?
– Да, не позже.
Когда наступило назначенное время и они встретились, Кэнфилд сказал, что жутко устал от Скидмора, и предложил сходить куда-нибудь в любое нескидморское место. Мерри, конечно, поняла, к чему он клонит – уж слишком все было шито белыми нитками, – но несколько удивилась его робости. Вдобавок Кэнфилд пугливо озирался по сторонам, не заметит ли кто, как они вдвоем покидают территорию колледжа.
В маленьком баре на берегу реки Кэнфилд заказал им обоим пива, что тоже выдавало его нерешительность и неуверенность в себе. Мог бы с таким же успехом заказать и мартини. Но пиво – напиток интеллектуалов, как он выразился, напоминание о вагантах и веселых школярах Старого Света. А вот кофе, по его мнению, не способствует серьезной беседе.
Разговор как-то незаметно перешел от обсуждения учебных проблем Мерри к ее жизни в Скидморе и планам на будущее. Говорил главным образом Кэнфилд, а Мерри, пригнувшись вперед, чтобы ему было легче заглядывать за вырез ее платья, внимательно слушала. Время шло, Кэнфилд заказал ужин, и они продолжали разговаривать во время еды. Когда надо было расплачиваться, Мерри предложила, что заплатит сама, но Кэнфилд воспротивился.
– Нечего тут сорить деньгами, – сказал он. – Во-первых, я мужчина, а во-вторых – рабочий день уже закончился и мы уже не преподаватель и студентка.
– Да, вы правы, – согласилась Мерри. – И как раз напомнили о том, о чем я хотела вас попросить еще час назад.
– Да?
– Я не знаю, как к вам обращаться. Или вы хотите, чтобы я по-прежнему называла вас «мистер Кэнфилд», несмотря на то что рабочий день уже закончился?
– Господи, нет, конечно. Зовите меня Чарльз.
– Хорошо, Чарльз, – сказала Мерри.
Чарльз огладил бородку, но Мерри успела заметить, что он улыбается. Улыбка вышла как у кота, проглотившего канарейку. Мерри было вдвойне смешно, потому что она-то отлично знала, что улыбается вовсе не кот, а канарейка.
Покинув захудалое заведение, они вышли на берег, и Мерри не удивилась, когда мистер Кэнфилд – Чарльз – спросил, не хочет ли она заскочить к нему домой перехватить рюмочку бренди.
– Я живу как раз в одном квартале отсюда, – сказал он, когда машина остановилась на красный свет. – Вон там. У вас ведь до одиннадцати есть время, не так ли?
– Да, – подтвердила Мерри.
– Значит, заедем?
– С удовольствием.
– Вот и прекрасно.
После нерешительных действий Кэнфилда в начале вечера его столь стремительный натиск застал Мерри врасплох. Впрочем, думать об этом ей не хотелось. Она уже приняла решение, когда Кэнфилд пригласил ее выпить «кофе» после консультации, и не собиралась его менять. Зажегся зеленый свет, машина свернула налево, въехала на пригорок и остановилась перед кучкой однотипных коттеджей. Чарльз запер машину, и они поднялись по шаткой металлической лестнице. Гостиная произвела на Мерри довольно удручающее впечатление – кособокие стулья и продавленная тахта позорили развешанные на стенах литографии и эстампы. Неизменная этажерка ломилась от книг, среди которых преобладали дешевые французские книжонки в белых бумажных обложках.
Мерри присела на тахту, а Чарльз отправился за бренди. Вскоре он вернулся с двумя коньячными рюмочками в руках, поставил их на самодельный столик и, не дав Мерри даже отпить бренди, заключил в объятия. Мерри показалось, что сделал он это как-то уж очень
