для того, чтобы говорить о чертовых кухнях. Я должен тебе кое-что сообщить.
Он видит, что у него дрожат руки, и ставит свою пустую чашку и блюдце на подоконник, между двумя кадками с растениями, и садится на руки, и смотрит прямо на нее, замечая, как внезапно она постарела, насколько она постарела с тех пор, как он видел ее в последний раз. Ее лицо все в морщинах, и кожа на шее отвисла. У нее — его строение, тонкое и угловатое — строение Лили — хотя ее волосы всегда были темнее, чем его, почти каштановые, но какое-то время она осветляла их, чтобы скрыть седину и выглядеть моложе, хотя, как ему казалось, получался совершенно противоположный эффект.
— Мам, — говорит он, — объявилась Ким, и мы ездили повидаться с Лили. С ней все в порядке. Ну, на самом деле не все. Она взвинченная, если хочешь знать. Но она жива.
— Я знаю, — говорит Энн, кивая, и кожные складки на ее шее тоже заметно движутся — не шлепают, но колыхаются независимо от движений ее головы и шеи, движутся одновременно с серьгами в ушах.
— Что значит — ты знаешь? — говорит он, вздрагивая — непонятно что останавливает его от того, чтобы пинком откинуть собаку с прохода.
— Ким звонила мне несколько недель назад, хотела узнать твой номер. Она разве не сказала, как получила твой телефон?
— Полагаю, я забыл спросить, — говорит Марк. — Но почему ты не сказала мне, что она звонила? Почему ты не сказала мне, что говорила с ней? Не могу поверить, что ты смогла оставаться спокойной. Не могу, черт побери, поверить. И кем ты после этого себя считаешь?
Он перешагивает через собаку и выходит в сад, прямо под неистовый солнечный свет — и солнце обжигает его лицо и лоб, и нещадный жар пробирается прямо под одежду, к его голой груди и ногам — и он быстро делает шаг назад, в оранжерею.
— Потому что я только и делала, что думала о тебе, — говорит Энн. — Я не хотела тебя будоражить на случай, если она решит не перезванивать. На случай, если ничего не получится. По телефону ее голос звучал очень неуверенно. Очень нервно.
— Это неудивительно, — говорит он. — И о чем вы еще разговаривали?
— Да ни о чем. Она только рассказала мне, как поживает Лили, что они путешествовали, но теперь обосновались. А я ей рассказала немножко о тебе. Что у тебя все в порядке, что ты женат на Николь и что у тебя есть Джемма. Потом она перезванивала. И мы снова говорили.
— Ты и она — вот как, правда? — говорит он, скрещивая пальцы и потрясая ими перед лицом своей матери. Он мог бы ударить ее. Он бы действительно мог. — Внезапно стали лучшими подружками?
— Я всегда могла с ней общаться, — говорит Энн, встает и пятится назад с его пути. — Ты это знаешь. Я во многом с ней не согласна, но, по крайней мере, я могла с ней поговорить и попытаться понять ее точку зрения. Я всегда думала, что это лучший способ жить дальше. В конце концов, Лили — моя внучка. В глубине души я блюду ее интересы.
— А как же я? Кто будет блюсти мои интересы?
— Да ладно, Марк, мы говорим о маленькой девочке. О ранимой маленькой девочке из разбитой семьи. Ты можешь постоять за себя. Ты вполне крепкий парень.
— Она не настолько маленькая. Ты ее не видела. Или видела? Наверное, видела. Ты, наверное, уже успела съездить к ним в гости. Снова превратилась в превосходную бабушку Лили. Как будто ничего не изменилось. А может, ты тайно общалась с Ким в течение последних десяти ебаных лет? От тебя и не такого можно ожидать.
— Нет, Марк, конечно, я не общалась с ней. Но я очень хочу повидаться с Лили. Ким рассказала мне все про нее. Мне кажется, что она очень умная и хорошенькая. Не могу дождаться, когда же она приедет на следующей неделе.
— Да я, еб твою мать, ничему этому не верю, ты даже знаешь, когда она приедет сюда погостить. Я просто, ебаный в рот, не верю, — говорит он, мечась по дому, по тому самому дому, о котором он так страстно мечтает, по своему идеальному дому, несется через холл по плюшевому кремовому ковру — его мать всегда покупает новые ковры — к яркому сиянию матового стекла парадной двери.
— Ким просто хотела убедиться, что за Лили нормально присмотрят, когда она приедет, — говорит Энн. — Что я буду поблизости, чтобы присматривать за ней.
— Тем хуже, — говорит он. — Я ненавижу, когда что-то делают у меня за спиной. Ты такая же мерзкая, как и Ким. Такая же, как все. Ебаный заговор против меня. Какого хуя я сделал, чтобы заслужить такое?
— Марк, я сделала это только ради Лили и ради тебя. И конечно, ты можешь это понять. Пожалуйста, не говори со мной так, я — твоя мать. Тебе следует проявлять ко мне немного больше уважения.
— Тебе повезло, что я с тобой хотя бы так разговариваю! — говорит он, борясь с дверным замком — на тему защиты жилища Лоуренс и его мама такие же параноики, как и он сам.
Когда он наконец справился с дверью и вышел на дорогу, мягко скользящую вниз между низкой изгородью с почтовым ящиком и клумбой с желтыми хризантемами, он обернулся к своей матери, которая проследовала за ним на улицу, но явно пытается по- прежнему держать дистанцию, и Марк говорит ей, снова пристально вглядываясь в постаревшие черты ее лица, в морщины и тонкие кожные складки, каштановые с проседью волосы, которые абсолютно не делают ее моложе, в усталые, налитые кровью глаза, и вот он говорит:
— Только не говори мне, что у тебя есть новости от Робби. Ну что, он еще не подхватил СПИД?
Марк удивлен, что сказал это. Раньше он никогда не ассоциировал Робби со СПИДом, но сейчас он кипел гневом, потому что Робби — модный архитектор в Торонто, потому что, насколько ему известно, он никогда не был женат, и у него нет детей, и он никогда не пытался поддерживать с ними отношения, и внезапно именно в этом он видит разгадку — его братец болен и ему стыдно от этого. И именно этим он может задеть свою мать, думает он — не просто упомянув о Робби, но предположив, что тот — педик и что он болен СПИДом. Он не может избавиться от этой мысли.
— Поэтому он не приехал повидаться с нами? Потому что покрыт язвами и раковыми наростами. Прикован к кровати и не может ходить — я видел по телеку этих пидоров, этих жертв СПИДа.
Он подходит к машине, открывает ее и садится, и перед тем, как уехать прочь, перед тем, как поставить на заднюю передачу и нажать на плотно сжатый акселератор «Астры», он открывает окно и орет:
— А кто будет в глубине души блюсти его интересы? Нет, еб твою мать, не ты. Ты ведь его не бросила, правда? Ты вышвырнула его прочь. Своего младшего сына. А теперь посмотри, что с ним сталось. Бессердечная пизда.
Глава 3
Он видит, что мать отворачивается от него, но на мгновение мешкает перед тем, как вернуться в дом, и он вспоминает Лили, стоящую у парадной двери своего дома, когда он и Николь только-только высадили ее по возвращении из паба с ланча, где она ничего не съела, хотя умудрилась выпить три Bacardi Breezer, одну бутылку с лимоном и лаймом и две с
