исхожены им сотни раз и постепенно превратятся в широкую колею, в каменистую дорогу, в скоростную автостраду жизни.
Это видение, хотя бег его мыслей был долгим и запутанным, заняло всего лишь какую- то долю минуты. Джослин вернула его к реальности.
— Ну, ладно, — сказала она. Теперь ее голос смягчился. Она все еще восседала на нем, но приблизив к нему лицо и целуя его в лоб, в веки и в губы, она стала нежной и ласковой. Она легла рядом. Он закурил сигарету и предложил ей, но она отказалась. Она просто лежала и изредка поглаживала его по руке. Потом она заснула.
Он встал с кровати, оделся и посмотрел на нее. Он не знал, зачем она ему нужна, как ему теперь к ней относиться, что он вообще должен о ней думать. Или о самом себе. Он даже не был уверен, что ему это понравилось. Ну да ладно, все это ерунда. Это, как сказал Коул Портер, просто «одна из тех вещей»[6]. Оки просто попользовались друг другом. И, скорее всего, их жизненные пути больше никогда не пересекутся.
Он вышел из спальни и на ходу выключил свет. В прихожей он осмотрел себя в зеркале, поправил галстук и вышел из квартиры. Тихо захлопнув за собой дверь, он услышал щелчок замка.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Пьеса, по отзывам рецензентов, была удачной — банальной, но занимательной. А Мередит Хаусмен играл просто потрясающе. Ему самому пьеса казалась лучше, чем ее оценивали критики, но он не собирался вступать с ними в спор. Если он вообще что-то думал о ней, то лишь считал, что Джеггерс поступил очень мудро, выбрав «Милая, давай же!» в качестве примера для демонстрации способностей своего клиента. Это было то же самое, что выбрать хорошую лошадь для кинозвезды в вестерне. Лошадь не должна быть слишком рослой, а не то восседающий на ней актер будет казаться подростком. Но она должна быть достаточно крупной, чтобы ее наездник хорошо смотрелся в седле и мог заполнить собой весь кадр.
Мередит закурил и откинулся на спинку кресла. Он уже смыл грим, принял душ и предвкушал крепкий сон. Он чувствовал себя как бизнесмен после удачного дня. Вокруг него никто не вился: ни репортеры, ни благожелатели из театрального мира. Был самый обычный вечер, и это ему нравилось. После того восторженного приема, который им оказали в Нью- Хейвене на предпремьерном показе, и после возбуждения и премьерной суматохи первых двух недель так было приятно приходить в театр, отрабатывать свой номер, потом выкуривать сигарету, как сейчас, и идти домой к Элейн и Мерри. Теперь, подумал он, можно проводить с ними немного больше времени.
Мередит затушил сигарету, надел пиджак и вышел из театра. Он поймал такси. В этот час, когда после шумного разъезда зрителей из соседних театров улица опустела, машину было легко поймать. Нужно было только подождать каких-нибудь полчаса. Он назвал таксисту свой адрес и откинулся на подушки с приятным ощущением легкого утомления. Это было ощущение, которое охватывает тело после добросовестно выполненной работы. Приятное чувство, внушающее уверенность. Месяц выдался хлопотный, трудновато ему было, а еще труднее — Элейн. Но это того стоило. И он дал себе слово переложить часть ее забот на свои плечи. Он обещал это и ей. И мысль об этом тоже была ему приятна.
Он расплатился с водителем, вышел, кивнул в ответ на приветствие швейцара и, открывая дверь, подумал: чей это ребенок плачет. У кого еще здесь ребенок? И почему он у них так громко плачет? Ему даже в голову не могло прийти, что это, возможно, его собственная дочь. В конце концов, дома было трое взрослых, которые могли бы присмотреть за ней: няня, служанка и, разумеется, Элейн. Так что это, конечно, не Мерри, а какой-то другой младенец издает пронзительные, надрывные вопли. Однако когда он открыл дверь квартиры, плач стал громче. Он крикнул: «Эй, есть кто-нибудь?» — но ему никто не ответил, и он подумал: «Боже мой, да ведь это Мерри!» — и побежал по коридору в детскую.
Да, это она плакала. Девочка лежала в кроватке со сжатыми кулачками и красным личиком и кричала с такой силой, что с каждым вздохом все ее тельце извивалось в судорогах.
— Элейн! — позвал он. — Мисс Суйен! Маргарет!
Тут он вспомнил, что у мисс Суейн сегодня выходной, но куда, черт побери, делась Маргарет? И где Элейн? Что это за безобразие — оставить ребенка одного! Он взял дочку на руки и попытался ее успокоить. Она была вся мокрая. Он отнес ее на стол, снял с нее рубашечку и пеленки, осторожно вытер насухо ватными шариками и смазал детским маслом. Потом взял из-под ванночки чистую пеленку, разложил ее на столе и запеленал Мерри. Он все это проделывал, не переставая с ней разговаривать — больше с самим собой, чем с ней, потому что до сих пор еще ни разу не пеленал ребенка и не был уверен, правильно ли он запомнил, как это делали другие.
— Ну все-все, все в порядке, — приговаривал он. — Папа здесь и все хорошо. Все в порядке. Папа здесь и все хорошо. Все в порядке.
Но Мерри так не казалось. Она продолжала плакать, хотя теперь была в чистом и сухом. Что же с ней такое? Может быть, она хочет есть? Он пошел на кухню за бутылочкой.
— Я сейчас вернусь, — сообщил он Мерри, чувствуя себя в дурацком положении. Но он знал, что на кухне окажется в еще более дурацком положении. Как готовить эту чертову смесь? Он понятия не имел.
Странно, подумал Мередит, что в кухне горит свет. Войдя в кухню, он увидел лежащую на полу Маргарет. Она явно собиралась принести Мерри бутылочку, потому что молоко было разлито и осколки разбитого стекла разбросаны по линолеуму. Мередит присел на корточки и попытался определить, что случилось с Маргарет. Или, вернее, понять, жива она или мертва. Он даже предположить не мог, что же с ней могло произойти. Может быть, в квартире побывал грабитель? Кто-то напал на нее? На ее лице виднелись порезы, но кровотечение уже прекратилось и на щеках виднелась запекшаяся кровь. А на губах он увидел какую-то пену. Он взял ее за запястье, но пульса не обнаружил. Впрочем, она еще была теплая. Тогда он взял себя за запястье и нащупал пульс, потом снова потрогал ее руку. Пульс был, слабее, чем у него, но вполне отчетливо прощупывался. Но что он в этом понимает? Ей нужен врач. Он побежал в комнату к Мерри посмотреть, все ли с ней в порядке. Не все. Она продолжала плакать. Но он не мог дать ей сейчас бутылочку. На кормление уйдет полчаса, не меньше. Девочка лежала в кроватке и, кажется, там ей не грозила никакая опасность. Он побежал по коридору в прихожую, отпер дверь, выскочил на лестничную клетку и вызвал лифт. Он нетерпеливо ждал, прислушиваясь к шипению, урчанию и приглушенному перезвону цепей лифта. Наконец лифт подъехал, и дверь распахнулась.
— Слушаю, сэр, — сказал лифтер.
— В нашем доме есть врач?
— Да. Доктор Роузблау. Франц Роузблау.
— Приведите его, пожалуйста. Это очень срочно.
— Слушаюсь, сэр, — ответил лифтер и закрыл дверь.
Мередит бросился обратно в кухню. Он ничем не мог помочь Маргарет. Он боялся сдвинуть ее с места и, честно говоря, ему было немного противно смотреть на эту пену у нее на губах. Он даже не пытался уразуметь, что бы это все значило. Приступ бешенства? Вряд
