получила первую роль, продолжается.
Обо всем заботились другие. Уэммик нашел ей дом в Колдуотер-кэньоне. На аллее перед домом стоял — только представьте! — белый автомобиль. Дом сняли специально для нее. На камине стояли свежие цветы в вазе, в баре — бутылки со спиртным и лимонадом, а в холодильнике кувшин апельсинового сока. Представитель кинокомпании и шофер перенесли ее багаж в дом.
— Мистер Клайнсингер с нетерпением ждет встречи с вами, — сказал представитель. — Он поздравляет вас с возвращением в Лос-Анджелес.
— Спасибо. Спасибо вам большое.
— Вас ждут завтра в девять тридцать для встречи с гримером и костюмером. Вы сами приедете или за вами прислать машину?
— Пожалуйста, в первый раз пришлите за мной машину.
— С удовольствием. Чего еще желаете?
— Ничего, мне больше ничего не нужно. Я вам очень благодарна за все заботы. Вы очень любезны.
— Был рад с вами познакомиться, — сказал он и ушел.
Она хотела, чтобы за ней послали машину, потому что ей понравилось пассивно принимать все, что ей предлагали, и она хотела растянуть это удовольствие как можно дольше. Она словно опять очутилась в утробе матери, где было так уютно и безопасно.
В одной из комнат на четвертом этаже здания банка «Мерчанте энд Майнере» на бульваре Уилшир без умолку стрекотали телетайпы, разнося по всей стране ответы на вопросы, заданные из нью-йоркского офиса.
Факты, имена, цифры, даты, информация, мнения сначала формулировались в словах, потом переводились в дырочки на длинной бумажной ленте, а потом передавались по проводам через континент. Это было в высшей степени удивительное помещение. Для удобства посетителей лос-анджелесского корпункта журнала «Пале» эту комнату отделяло от коридора огромное, во всю стену стекло, так что посетители могли видеть работающие машины, которые выстроились в ряд под коричневой деревянной панелью с шестью циферблатами, показывающими время в Лос-Анджелесе, Чикаго, Нью-Йорке, Лондоне, Москве и Токио.
Но самым удивительным и куда более интересным и, хотя, быть может, не столь бросающимися в глаза, здесь были люди — репортеры, обозреватели, редакторы, чьи слова и мысли пропускались через машины. Люди были куда более хрупкими, чем машины. Впрочем, подобно машинам, они были разбросаны по всему свету, образуя запутанную сеть, но их работа была вне компетенции электриков и механиков и даже инженеров. В Нью-Йорке лишь три человека понимали смысл и причину недавних перемещений в корреспондентской сети, причем сами корреспонденты этого понять не могли.
Джо Миланоса «раскололи» в Бейруте. Миланос, который по штатному расписанию значился заведующим корпунктом в Бейруте, а по сути дела и являлся этим корпунктом в собственном лице, получал жалование из бухгалтерии «Палса», но со специального счета. Деньги на этот счет переводил не «Пале», а Центральное разведывательное управление. До поры до времени все шло хорошо, и все были довольны. У «Палса» имелся корпункт в Бейруте, а ЦРУ имело своего человека под непротекаемой крышей. Но когда Миланоса «раскололи», возникла необходимость во что бы то ни стало сохранить «крышу», и Миланоса срочно перевели в Лондон. Соответственно, Эда Уикса перевели из Лондона в Найроби, на место Гаррета Холмс-Уоллеса, которого отправили в Париж. Джослин Стронг переместилась из Парижа в Лос-Анджелес отчасти из-за того, что в штате парижского корпункта оказался лишний человек, а отчасти потому, что Джордж Мар в последнее время все чаще назначал свидания бутылке, и в центральном офисе решили, что Мару, заведующему лос-анджелесским корпунктом, необходима «сильная поддержка» — что в переводе на нормальный язык могло означать: «возможная замена», или «замена в перспективе».
Вряд ли стоило прямо объяснять Стронг цель ее перевода в Лос-Анджелес, а разъяснять это назначение Мару и вовсе было необязательно. Он был старый служака и умел читать между строк. Он понимал, что Джослин для него — угроза, но он также знал, что она этого не знает, а считает свой перевод понижением. Едва она приехала, как он навестил ее в новом кабинете и поприветствовал:
— Из Города Света в Поселок Мишурного Блеска? Однако добро пожаловать, леди!
Интонация, с которой она его поблагодарила — что-то среднее между презрением и покорностью, — сообщила ему все, что он хотел выяснить. Теперь ему следовало заставить ее заняться каким-нибудь мартышкиным трудом — писать дурацкие материалы, а потом их рубить. И тогда произойдет одно из трех. Она начнет играть с ним в свои игры — и проиграет, либо ей просто все настолько опротивеет, что она уйдет сама, либо же — и это самое вероятное — она превратится в очередного зомби из гвардии репортеров при Голливуде, группу журналистов, которых Мар часто называл «бригадой неумерших», питавшихся пресс- релизами и холодными закусками, и которым только и оставалось мечтать о том, чтобы кто- нибудь поскорее воткнул в них осиновый кол.
Джослин, понятия не имевшая о причинах ее перевода, тем не менее, знала, что ей делать. Есть такие математические задачи, где обилие информации может стать плохим подспорьем для того, кто пытается их решить, ибо больше вводит в заблуждение, чем помогает найти верный ответ. А в больших играх, разыгрываемых в больших учреждениях, пребывать в тени не всегда невыгодно. Она знала, что на первых порах должна произвести здесь хорошее впечатление. Ей пока что было совершенно неясно — то ли она потеряет работу вовсе, то ли сумеет добиться повышения, — но в любом случае ей оставалось только покориться; согласиться выполнять самые нелепые и бестолковые задания Мара, а потом воспользоваться ими же в своих целях.
А ее боссы в Нью-Йорке рано или поздно увидят, как она справляется с порученным ей делом.
И все же она никак не ожидала, что ей придется заняться такой бессмыслицей, какую ей предложили. Секретарша принесла этот конверт и бросила его в ящик входящей документации с таким видом, будто это был не деловой пакет, а пластмассовый муляж собачей какашки. Джослин знала, что это за материал. Восемь месяцев назад она работала над ним в Пориже, но тогда статья сама собой сдохла. Более того, идея была мертва уже в тот момент, когда запрос был послан из Нью-Йорка в Париж. Это была глупая, старая, как мир, дохлая идея. Дохлая, Это не новость. Кто же сейчас не знает, что американские режиссеры всегда снимают две разные версии своих картин: одну для европейских зрителей, другую — для своих? И что импортные версии всегда куда более эротичны, более откровенны, и даже иногда с обнаженной натурой. Это были европейские фильмы для европейцев. Но кому какое дело?
Джослин даже не думала о самом материале, ее больше заинтересовала записка Мара: клочок бумаги, пришпиленный к рукописи. Записка, нацарапанная его любимым толстым синим карандашом (это был редакторский синий карандаш, хотя сам он не был редактором), гласила: «Может, разовьем эту тему?»
Она думала вовсе не о материале, а о своем предстоящем споре с Маром. Стоит ли вообще браться за это? Стоит ли ей портить с ним отношения? Стоит ли ей валить этого старого дурака? Не слишком ли прытко она начинает? Может, ей стоит изобразить усердие и пару дней поработать, а потом сказать Мару, что это дохлый номер? Или может ей стоит сказать ему об этом сразу, сославшись на свой собственный опыт в Париже? В любом случае она рискует. Она пошла к стоящему в коридоре титану, сделала себе растворимый кофе,
