— И речи быть не может.
Исабелла погрузилась в долгое молчание, как она это умела, бросая на меня быстрые взгляды и улыбаясь. Я искоса наблюдал за ней, осознав вдруг простую вещь: только глядя на нее, намного легче было поверить, будто осталось еще что-то хорошее и достойное в этом поганом мире, и кто знает, может, и во мне самом тоже.
— Ты останешься? — спросил я.
— Назовите хорошую причину. Правдивую, или, в вашем случае, эгоистическую. И лучше, если это не будет детской сказочкой, или я ухожу сию минуту.
Исабелла отгородилась настороженным взглядом, ожидая услышать одно из моих иронических замечаний, и на мгновение она показалась мне единственным человеком в мире, которому я не мог и не хотел лгать. Я уставился вниз и впервые сказал правду, чтобы она прозвучала громко хотя бы для меня самого.
— Ты единственный друг, оставшийся у меня.
Напряженное выражение исчезло с ее лица, и я отвернулся, чтобы не видеть жалости в ее глазах.
— А как насчет сеньора Семпере и другого, этого самодовольного Барсело?
— Ты единственная осмеливаешься говорить мне правду.
— А ваш любезный патрон, он разве не говорит вам правды?
— Не бей лежачего. Патрон мне не друг. И сомневаюсь, чтобы он хоть раз в жизни сказал правду.
Исабелла внимательно посмотрела на меня.
— Видите? Я же знала, что вы ему не доверяете. У вас это на лице было написано с самого первого дня.
Я попытался спасти остатки достоинства, но, кроме колкости, ничего в голову не пришло.
— Чтение лиц относится к числу твоих талантов?
— Чтобы читать по вашему лицу, не нужно вообще никакого таланта, — парировала Исабелла. — Это все равно что читать сказку о Мальчике-с-пальчик.
— А что еще ты прочитала на моем лице, уважаемая пифия?
— Что вы боитесь.
Я через силу выдавил смешок.
— Не нужно стыдиться того, что вам страшно. Страх — одно из проявлений здравого смысла. Ничего не боятся только круглые дураки. Я читала в какой-то книге.
— В пособии по трусости?
— Напрасно вы думаете, что признание этого факта ущемит ваше мужское достоинство. Я ведь знаю, что вы, мужчины, считаете, что ваша честь напрямую зависит от степени упрямства.
— Это ты тоже вычитала в книге?
— Нет, это результат личных наблюдений.
Я развел руками, признавая справедливость сказанного.
— Хорошо. Признаю, что я испытываю смутную тревогу.
— Смутную, как же. Вы умираете от страха. Признайтесь.
— Не будем утрировать. Допустим, у меня есть определенные сомнения по поводу взаимоотношений с издателем, что вполне понятно, учитывая мой прошлый опыт. Насколько я знаю, Корелли порядочный человек, и наше деловое сотрудничество будет плодотворным и выгодным для обеих сторон.
— Поэтому у вас поджилки трясутся при упоминании его имени.
Я вздохнул, не имея сил спорить.
— Что ты хочешь, чтобы я тебе сказал, Исабелла?
— Что вы не будете на него больше работать.
— Я не могу так поступить.
— Почему же? Разве нельзя вернуть ему деньги и послать его подальше?
— Все не так просто.
— Но почему? Вы влипли в какие-то неприятности?
— Боюсь, что да.
— Какого рода?
— Именно это я и пытаюсь выяснить. В любом случае я полностью несу ответственность за все, и мне же предстоит решить проблему. Тебе не о чем беспокоиться.
Исабелла посмотрела на меня, нисколько не убежденная моими словами, но хотя бы на время она присмирела.
— Знаете, вы невозможный человек.
— Ты начинаешь открывать мне глаза.
— Если хотите, чтобы я осталась, правила в доме должны измениться.
— Я весь внимание.
— Конец просвещенному деспотизму. Отныне в доме наступает эра демократии.
— Свобода, равенство, братство.
— Бог с ним, с братством. Но вы больше не приказываете, не распоряжаетесь и не выкидываете фокусы в духе мистера Рочестера.
— Как скажете, мисс Эйр.
— И не стройте напрасных иллюзий, я не выйду за вас замуж, даже если вы ослепнете.
Я протянул ей руку, чтобы скрепить наш договор пожатием. Она с сомнением пожала ее, а потом обняла меня. Я позволил заключить себя в объятия и уткнулся лицом в ее волосы. Ее прикосновение дарило покой и ощущение, что ты нужен, и частичку жажды жизни семнадцатилетней девушки. Мне хотелось верить, что оно, наверное, походило на те объятия, которых у моей матери не нашлось на меня.
— Друзья? — пробормотал я.
— Навеки.
Новые законы в стиле исабелино[46] вступили в действие следующим утром в девять часов, когда моя помощница пожаловала на кухню и без околичностей сообщила, как отныне пойдут дела.
— Я подумала, что вам нужен распорядок дня. В противном случае вы теряетесь и ведете распущенный образ жизни.
— Где ты откопала это выражение?
— В одной из ваших книг. Рас-пу-щен-ный. Звучит хорошо.
— И рифмуется со словом «запущенный».
— Не уклоняйтесь от темы.
Окончательный вариант мирного договора выглядел следующим образом. В течение недели мы оба работаем каждый над своей рукописью. Ужинаем вместе, после она показывает, что написала за день, и мы это обсуждаем. Я поклялся быть искренним и давать ей дельные советы, а не лить бальзам на душу, чтобы не портить настроение. По воскресеньям планировалось отдыхать и предполагалось, что я буду водить ее в кино, в театр или на прогулку. Она помогает мне искать материалы в библиотеках и архивах и заботится о пополнении съестных припасов, принимая во внимание семейные связи с продуктовым магазином. Я готовлю завтрак, а она ужин. Обед готовит тот, кто свободен в данную минуту. Мы делим обязанности по уборке дома, и я обязуюсь смириться с непреложным фактом, что жилище необходимо убирать регулярно. Я не пытаюсь искать ей жениха ни при каких
