время неподвижно сидел, сжавшись в комочек. Я просто не понимал, что делать дальше. Не понимал. Кто-то, орудуя большими тупыми ножницами, очень грубо правил мою жизнь. В ней вроде еще осталось место для меня, но с каждым днем, с каждым часом в ней не оставалось места для тех, кого я люблю.
«А любишь ли ты кого-нибудь? – мелькнуло в голове. – Точнее, любил?»
И в этот момент я так остро ощутил, как мне их всех не хватает. Или это снова мой эгоизм, мой страх? Я ведь часто хотел быть один… И вот… Давай танцуй! Почему же тебе не весело? У тебя теперь куча времени, которое ты можешь посвятить лишь себе, успокаивать себя, жалеть себя, и только себя. Тебе больше ни на кого не нужно тратить ни одной секунды, ни одного мгновения твоей дорогой, прекрасной жизни. Ты практически единственный обладатель полного пакета акций, давай – царствуй.
Я вскочил с кресла и стал метаться по дому в поисках телефона. «Не может быть, что все уже проиграно, должен быть какой-то шанс, один-единственный, но должен быть! Я изменюсь, я буду другим – я уверен в этом! Только дайте мне этот шанс, дайте хотя бы притронуться!»
Слушая протяжные скучные гудки в трубке, я молился только об одном… Чтобы она сняла трубку.
Мне повезло.
– Алло? – услышал я тихий мягкий голос.
– Алло… – Язык с трудом поворачивался, я был очень взволнован. – Тань…
– Да, Илья, – сказала она и, пока я боролся с очередным приступом кашля, продолжила: – Как ты?
И тут… Я не знаю, что произошло. Все вокруг сразу потеряло какую-то ценность. Все, все, все. Кроме нас. Меня, моей жены и моей дочери. И я заговорил. Я сказал ей все. И сейчас я был уверен, что это правда, это действительно правда, а не вытянутая из меня клещами страха ложь во спасение. Я просто говорил, и мне было не важно, что она скажет в ответ, поверит ли или нет. Точнее, мне все это было очень важно, но я бы принял и понял любой ее ответ. Я говорил и говорил о том, как люблю ее, как люблю нашу дочь, как много они на самом деле значат в моей жизни и как бы я хотел все исправить и…
Я почувствовал, как она заплакала на другом конце телефонной жизни. Я не знаю, о чем она думала… Я мог только надеяться.
– Я люблю тебя, Таня. Безумно тебя люблю, тебя и Полинку. Прости меня, – так закончил я свою довольно долгую речь и уже хотел было добавить что-нибудь типа «Будь счастлива» и положить трубку, но…
– Илья?
– Да, Тань?
– Это правда? – спросила она.
– Да, Тань, на этот раз я уверен в этом, – сказал я и добавил: – Как никогда в жизни.
– Мы сегодня вечером улетаем… э… С Полинкой. – Ее голос стал еще тише. – На неделю. Только на неделю. Мы с ней вдвоем… э…
– Давайте я прилечу к вам… – тут же выстрелил я, совершенно забыв, что сейчас происходило в моей жизни.
– Нет, Илюш, не надо…
– Разреши хотя бы проводить вас, – перебил я. – Во сколько у вас самолет? И куда?
– Шереметьево-2, Москва—Рим, без пяти семь, кажется… – сказала она, и вдруг в трубке повисла тишина.
– Ну? Тань, а рейс? – крикнул я и потряс трубку, думая, что проблема в ней.
– Прости, Илья. Но все-таки не стоит нас провожать, – снова заговорила она.
– Но почему? – взмолился я. – Я не буду ничего говорить, я просто посмотрю на вас, и все. Просто посмотрю, а?
– Не надо, Илюш, – сказала она и снова замолчала, но спустя секунду продолжила: – Я должна подумать… Да и ты тоже. Еще раз. Хорошенько. Не думай, что я вздумала тебя проучить и тому подобное. Это не так. А через неделю мы встретимся и обо всем поговорим. Ладно?
– Хорошо, договорились, – с трудом выдавил я из себя. – Что ж… Желаю вам хорошенько отдохнуть. Поцелуй Полинку за меня – крепко-крепко.
– Хорошо.
– Поцелуй ее. Пока. Я люблю вас, – сказал я и, не дождавшись ответа, выключил телефон.
Я сидел в своем кресле, уставившись в одну точку.
Мне было как-то не по себе, сам не знаю почему. Я чувствовал себя голодным псом, перед мордой которого помахали мозговой костью но так и не дали к ней притронуться. Все чувства перемешались во мне и не давали покоя. Здесь были и радость, и обида, и даже гнев. Я и любил, и ненавидел. Если первое чувство вызывало во мне только гордость, то второе разъедало меня изнутри, словно безжалостная раковая опухоль.
Почему она так сделала? Она не сказала «нет», но и «да» я тоже не услышал. Почему она сразу не ответила как-то определенно, ведь мне это так сильно было нужно?
– Ты опять? – зашуршало по стенкам моего сознания.
– Ну здравствуй, приятель. А я уже было подумал, что ты наконец-то оставил меня в покое?
– Почему бы тебе просто не заткнуться? Почему ты опять все усложняешь? А?
– Что усложняю? – спросил я.
– Да все, – прокатилось в голове. – Неужели ты не можешь просто подождать? Просто подождать, не пытаясь найти никаких объяснений. Есть миллионы причин, почему она ответила именно так, но столько же, говорящих о том, почему она не ответила иначе. Ты хотел какого-то решения – так прими его! Тебе нужно подождать неделю, а дальше ты все узнаешь! В конце концов, она имеет право на это!
– Не знаю, возможно, ты прав, но все-таки…
– Что значит…
– Не перебивай. Сейчас она на коне, а потому может делать со мной все, что ей заблагорассудится.
– Свинья!
– Что?
– Что слышал. Сволочь и свинья, – вновь пламенем пронеслось в моей голове. – Ты только что говорил ей о своей любви, а теперь снова взялся за старое?
– Нет, ты неправильно понял… – принялся я оправдываться. – Я имел в виду, что…
– Все! Пошел прочь от меня!
И тишина. Даже в моей голове стало тихо-тихо.
– Эй! Подожди, прошу тебя! – испугался я.
«Прочь», – пронеслось эхом где-то в моей черепной коробке.
Я выскочил из кабинета и, забежав в спальню, застыл перед зеркалом.
– Ну почему ты так ведешь себя? – закричал я своему отражению.
«А может, это оно кричит мне?» – подумал я.
Немного постояв, я подошел к нашей с Таней постели и осторожно опустился на нее.
Открыв глаза, я не сразу понял, что происходит. Темнота окружила меня со всех сторон. Я что, спал? Я сел на постель, включил лампу, прикорнувшую с моей стороны на тумбочке. Вот что значит привычка. Лежал ведь на самой середине постели, а потянулся к «своей» лампе. Что же тогда говорить о жизни? О «своей» жизни? А?
Еще не привыкнув к свету, я мотнул головой и посмотрел на часы. Но не успев понять, что
