выпускал воздух.
Бочку налили до краёв. Осьминог всплыл, затем снова опустился на дно и там застыл, испуганно тараща из-под воды глаза.
С Шапулина сняли шлем. Он сел рядом с бочкой. Лицо у него было красное и мокрое: здорово устал, пока тащил осьминога.
— Что будем делать? — спросил Телеев.
Я подумал, если нарисовать осьминога в бочке, Лиза опять скажет: «Безобразие!»
— Надо бы его куда-нибудь на мелкое место, в скалы.
— Трепангов наберём и сходим, — пообещал Телеев. — Ты отдыхать будешь? — обратился он к Шапулину. — Раздевайся. Я за тебя пойду.
— Долго костюм снимать. Ладно, я ещё разок.
— Питомза где?
— Около якоря бросил. Найду.
Через несколько минут он снова полез за борт.
Осьминог сидел в бочке.
Он был по-прежнему красный, как варёный рак, тяжело дышал. Там, где торчала вверх его трубочка, то закипал, то гас родничок. Это животное толчками выпускало из себя воду. Я сел около бочки и стал рисовать осьминога по частям: щупальца, глаза, клюв.
Тело осьминога было всё покрыто мелкими серыми складочками. Как будто его посыпали пеплом. Чёрные глаза с белыми веками-шторками полуприкрыты.
Один раз, когда осьминог повернулся, я увидел его клюв, кривой, как у птицы.
Мы смотрели с осьминогом друг на друга. Каждый из нас думал о своём.
Осьминог не ждал от меня ничего хорошего. Это было видно по выражению его глаз. От морщинок, которыми были окружены глаза, взгляд его казался стариковским.
А у меня мысли были весёлые: наконец-то смогу нарисовать!
Когда две бочки были заполнены трепангами, Телеев сказал:
— Идём к Двум Братьям!
Мы снялись с якоря.
Скалу Два Брата я знал. Мимо неё мы проходили часто. Она лежит как раз напротив комбината.
Добирались туда почти час. Подходили осторожно. С кормы Телеев отдал якорь: в случае чего можно стянуться назад.
Когда нос сел на мель, до берега оставалось ещё метров пять.
Шли по колено в воде. Осьминога нёс Шапулин. Он нёс его, перекинув через плечо.
Два Брата — это два больших камня. Когда-то здесь была одна скала. Потом она развалилась пополам. Между камнями получилась лагуна — тихая и закрытая. Воды по пояс, узкий проход соединяет лагуну с морем.
Проход мы забросали камнями, а в лагуну пустили осьминога.
Он опустился на дно, заклубился и покатился, как облако лиловатого дыма.
У меня в руках был аппарат в боксе. Пока осьминог полз по лагуне, я прыгал с камня на камень, снимал его. Потом влез по пояс в воду, опустил аппарат и стал снимать из-под воды.
Вода была ледяная.
Осьминог решил проскочить мимо меня. Он поплыл.
Он плыл легко, быстро, сокращая и раздувая зыбкое тело, с силой выбрасывая из себя воду. Как ракета. Сложенные плетью щупальца свободно развевались.
Осьминог доплыл до заваленного камнями прохода и повернул обратно.
Я снимал, пока не остался только один кадр. Тогда я загнал осьминога в камни и стал медленно приближаться к нему.
Он снова покраснел, испуганно поднял щупальца, развернул их, как зонт.
Я щёлкнул затвором в последний раз, отвалил камни от прохода и вышел из воды.
Осьминог понял, неторопливо выбрался из расселины, повернулся и поплыл в сторону моря.
Он уже устал и плыл очень медленно.
Миновав проход в камнях, наклонил туловище, взмахнул на прощание, как плетью, щупальцами и исчез в глубине.
Мы шли по острову в обход скал обратно к катеру. Шли по галечному пляжу.
Под ногами хрустели остатки морских ежей. Весь берег был усеян ими. Белые известковые скелетики лежали грудами, как черепа.
Над скалой метались чайки. Они криками прогоняли нас. Наконец самая храбрая, не дожидаясь, когда мы уйдём, кинулась вниз к воде, выхватила из расселины чёрного ежа и полетела с ним к скале.
Пролетая над пляжем, она разжала клюв. Ёж кувыркнулся в воздухе, стукнулся о гальку и покатился. Чайка опустилась рядом. Она перевернула лапой ежа и принялась клевать его в мягкий, не защищённый иглами живот.
Берег весь был усеян скелетиками. Он напоминал место побоища.
Чайки не только прекрасные белые птицы, которых так любят рисовать художники. Это хищники — ловкие и злые…
Подобрав якорь-цепь, мы стащили катер с мели и ушли к себе на комбинат.
Я рассказал Телееву, что живу у старухи, у которой погиб сын-водолаз.
— Знал я Ивана, — ответил Телеев. — Вот как дело-то было…
Я записал историю, рассказанную шкипером.
Катер работал в тот день у Рейнике. На якорь стали неудачно. Косу, на которой водились трепанги, проскочили. Когда опустили под воду Ивана, он сразу сказал, что трепангов нет, надо искать, и пошёл к берегу. След его пузырей потянулся к мыску. Шёл он точно.
Белый шланг с красной паутинкой телефонного, примотанного к нему провода полз с катера в воду. Шланг шевелился, как змея.
— Потрави! — просил Иван.
Он просил для шланга слабины. В телефоне получалось: по-по-по… Телефон барахлил.
— Починил бы ты его! — сказал мотористу шкипер. — А то случись что…
Моторист принёс из кубрика отвёртку, моток изоляционной ленты, начал искать, где плохой контакт.
— По-по-по…
Больше слабины не было.
— Надо к нему подойти! — сказал матрос.
Моторист возился у телефона.
Шкипер сам спустился в машину, врубил муфту на самый малый ход, вылез и переложил руль на борт.
Нос катера сделал широкий полукруг. Натянутый шланг сразу ослаб.
— Шланг-то у тебя где? — закричал матросу шкипер.
Тот метнулся к борту. Лёгкий, светящийся под водой шланг уходил под катер.
— Стой!
