- Чего тебе, немчура?
В светлом проеме появилась голова седоусого мужчины лет под шестьдесят с оселедцем на голове.
- Слышь, дед, - коверкая слова и с трудом подставляя их по смыслу, сказал наемник, - долго нас здесь держать будут?
Охраннику, судя по всему, было скучно, и он, подобно Кранцу, был не прочь поговорить, поэтому ответил пленнику, а не ушел молча в сторону, как те казаки, что стояли на страже возле зиндана до него:
- Это не ко мне вопрос.
- А к кому?
- К Никифору Булавину и его односумам, они здесь все решают.
- Дедушка, сделай доброе дело, напомни о нас.
- Вот мне делать нечего.
- Ну, что тебе стоит, подошел, сказал и все.
- Ладно, посмотрю на ваше поведение.
- На том свете тебе это зачтется, добрый самаритянин.
Немец снова откинулся на стенку зиндана, поморщился, и опять потрогал ладонью шишку на виске. Старый казачина, было, хотел отойти от ямы, но в разговор вступил шляхтич:
- Дедушка, а тебя как зовут?
- А тебе зачем? - подозрительно прищурился охранник.
- Хочу знать, за кого в храме свечку поставить, мы ведь все христиане, что ты, что мы.
- Родители Борисом назвали.
- Запомню, - Тадеуш кивнул подбородком и спросил: - Борис, а кто он такой, этот Никифор Булавин?
Казак задумался, пожевал тонкими блеклыми губами, усмехнулся и ответил:
- Никифор воин.
- Так ведь и мы не ополченцы какие-нибудь. Чего же он нас так легко в драке побил?
- Ты, шляхтич, воин профессиональный, с детства ученый, и оттого сильный да ловкий, а Никифор воин природный, ему сам мир помогает. Значит, ты против него, как щенок против матерого волка.
- Обидно говоришь, Борис.
- Зато правду.
- Казак, а что с нами дальше будет?
- Да, говорю же, не знаю я, не мои вы пленники, а войсковые.
- Ну, хотя бы примерно скажи, как сам думаешь.
- По-хорошему, за драку и попытку побега, вас надо бы в угольные шахты на реку Глубокая отправить. Однако Никифор парень сам себе на уме, и если бы хотел вас в рабы записать, то уже бы отправил уголек кайлом рубить. Пока он этого не сделал, значит, все же имеет на вас какие-то виды.
- А какие виды?
- Ха! Узнаете. - Старик усмехнулся, посмотрел куда-то в сторону и сказал: - Все, моя смена идет, бывайте.
- Не забудь про нас напомнить.
- Напомню.
Голова Бориса исчезла из проема, а его сменщик был неразговорчив, и дабы не злить охранника, Ковальский и Кранц замолчали. После полудня к ним в яму спустили кувшин с водой и глубокий котелок с пшеничной кашей. Пленники хорошо перекусили, отправили обратно пустую посуду, облегчились в закрытое ведро с крышкой, которое раз в сутки поднимал на поверхность один из переселенцев, и молча стали ждать своей участи. Как-то незаметно, оба задремали и проснулись только от окрика охранника:
- Ляхи! Подъем!
Вниз опустилась шаткая деревянная лесенка, связанная из толстых гибких прутьев, и Ковальский с Кранцем быстро поднялись наверх. Здесь они огляделись и увидели, что огороженный высоким забором барачный лагерь опустел, и кроме охраны в нем осталось с полсотни крепких мужичков из пленных, которые кучкой жмутся поближе к воротам. Шляхтич и наемник переглянулись, но при казаках ничего обсуждать не стали, тем более что охранник, за спиной которого стояло еще три донца, поторопил их:
- Вперед! К крайнему бараку!
Ковальский и Кранц послушно направились в указанном направлении, прошли через утрамбованную площадку между несколькими бараками, на которой они потерпели поражение от Никифора Булавина, и вошли внутрь продолговатого деревянного строения, где, как они уже знали, находилось местное начальство. Внутри было светло и просторно, пленные сделали несколько шагов вперед, остановились и снова осмотрелись.
Позади пара плечистых казаков, а перед ними три стола, один по центру и два по бокам, за которыми сидели люди, от которых зависела их дальнейшая судьба. Всего, казаков за столами было пятеро. Все они были достаточно молоды, не старше двадцати пяти лет, и чем-то неуловимо походили один на другого. Расслабленные и обманчиво спокойные, но в то же самое время постоянно готовые к бою.
'У-у-у, волки, - подумал шляхтич, - особенно Никифор Булавин'.
Ковальский посмотрел прямо в глаза молодого атамана, который находился напротив него, а тот, усмехнулся, провел правой ладонью по подбородку, который был покрыт небольшой черной бородкой, и весело спросил его:
- Как челюсть, пан Тадеуш, зубы не шатаются?
- Нет, - Ковальский отвел взгляд, и сам задал вопрос: - Откуда знаешь, как меня зовут?
- Люди, кто с вами в обозе от Брацлава шел, все что знали, рассказали. Так что кое- что про вас уже известно.
- Какую участь ты нам уготовил?
- Пока не решил. Сейчас пообщаемся и определимся. Вы как, к разговору готовы или в зиндан вернетесь?
- Готовы, - ответил Кранц.
- Можно и поговорить, - добавил Ковальский.
- Вот и правильно, панове, - Никифор откинулся на спинку кресла, в котором сидел, скрестил перед собой пальцы рук и, помедлив, продолжил: - Итак, для вас есть два пути. Первый, вы посылаете меня далеко-далеко, и завтра с утра отправляетесь в темные шахты рубить уголек. И второй, вы даете мне слово не бежать и не бунтовать. Я вам поверю, и через полчаса, вместе с группой ваших сородичей вы пойдете на Кавказ, где будете должны заслужить себе свободу.
- И что на Кавказе? - живо заинтересовался немец.
- Как всегда, война, - атаман поморщился.
- А деньги платить будут?
- Нет, но половину захваченной в боях добычи оставят. При этом, во вне служебное время, будете иметь полную свободу передвижений.
- И сколько придется служить?
- Пять лет, а потом, можете вернуться на родину, если захотите, конечно.
Пленники примолкли, снова переглянулись, и в разговор вернулся Ковальский:
