греческие книги. Муть не каждый год с константинопольскими караванами из Византии доставляли молодой княгине все новые и новые сочинения греческих хронистов, церковные книги. Владимир любил. сидеть возле матери прямо на ковре и слушать, как кто-нибудь из ее греческой свиты тихо и спокойно читал страницу за страницей на малознакомом певучем языке, а мать внимательно слушала и вышивала узор за узором.
А потом он выбегал на площадь перед дворцом, мчался дальше, и пеступ едва поспевал за ним. Княжич бежал к переяславским валам, которые в последнее время, после появления под городом половецкой орды Болуша, начал подновлять князь Всеволод.
Иногда пестун предлагал Владимиру поехать и посмотреть красу неописуемую. Они седлали коней и ехали п.о окрестным дубравам. Они ступали по мягкой, мягчо всякого ковра, траве, смотрели в прозрачные озера, пили воду из родников, что пробивались сквозь земную толщу к свету, лежали па лесной опушке и смотрели в летнее бледно-голубое небо
Так и шли дни молодого княжича - между ученостью и лаской отца, тихим греческим чтением в хоромах матери, среди дивной красоты родной земли, которую былины населяли прекрасными и чудными людьми, и эти люди побеждали все злое и неправедное. Сияли светом и радостью глаза маленького княжича, безмятежно и благостно было у него на душе каждый день от утра до веКогда Владимиру исполнилось семь лет, его, как и всех княжеских и боярских детей, отдали в учение. В княжеский дворец явился поп одпой из первых в Переяславле церквей - святого Михаила. Церковь была деревянная и ветхая; давно уже переяславский приход нуждался в большом каменном соборном храме, но так шла жизнь, что поначалу Переяславль был на опасной печенежской окраине, и все силы Владимир л Ярослав клали здесь на устройство городовой крепости и полевых креностиц, и лишь после 1054 года, когда Ярослав установил в Переяславле самостоятельный стол своего третьего из живых сыновей, молодой Всеволод увидел, сколь неказиста и бедна была главная церковь Переяславского княжества.
Князь Всеволод и княгиня Апастасия долго беседовали с лоном, поучая его обращению с княжичем. Всеволод передал попу некоторые из своих книг на славянском языке, а княгиня положила перед ним греческие книги, чтобы учил княжича не только славянскому чтению и письму, но и греческому.
Когда князь и княгиня удалились, поп ласково но-смотрел в настороженные голубые глаза княжича и сказал: «Ну, чадо, садись па лавку, начнем понемногу». Он развернул чистый пергаментный свиток, достал тонко отточенное гусиное перо и небольшую глиняную чашу с темной краской и вывел первую букву.
С сестрой Никой Владимир встречался все реже. Она проводила почти все время в хоромах матери, та сама учила ее греческому языку, а славянскому же чтению и письму обучал Янку другой поп Михайловской церкви. Остальное время Янка либо училась вышиванию, либо гуляла с боярскими дочерьми во дворцовом саду. Янка росла деятельная и пылкая. Ей было тесно в тихих материнских хоромах, она рвалась в мир, полный чудных дел и разных людей, и не раз говорила брату, что ей тоже хочется учиться ездить на копи, стрелять из лука, читать про Александра Македонского, о котором ей столько рассказывал Владимир, но такое обучение пе полагалось для дочери князя, и Янка смиряла свою гордость, молчала, тихо завидовала брату и снова склоняла русую голову пад Священным писанием и вышиванием.
В большие праздники княжеская семья выезжала в
Киев. К этому дню в Персяславде готовились заранее.
Сначала Всеволод посылал в стольный город к великому
князю Изясдаву своих гонцов..Следом выезжали кпяжеский тиун, которому надлежало вместе с киевскими людьми князя Всеволода приготовить Всеволодов дворец к приему княжеской семьи, а после отъезда тиуна в Киев под охраной младших дружинников отправлялись телеги с княжеским добром - Всеволод любил, чтобы под рукой всегда были любимые вещи - и сосуды, и книги, и разная одежда для выходов, охоты и пребывания в своем доме, в путь отправляли даже псов и охотничьих соколов. И лишь тогда к Киеву трогались княжеские возки.
Владимир надолго запомнил свой первый приезд в Киев. Город вскинулся перед ним огромный и неожиданный, вознесенный на высокие горы, обложенный со всех сторон слободами, округкенный могучими валами со сторожевыми башнями, а над всеми этими домами, башнями и валами красовались в голубом небе купола Десятинной церкви и святой Софии. Там около Софии был великокняжеский дворец и хоромы митрополита, там же начиналось великое княжество Киевское. Но все это Владимир увидел лишь на следующий день, а пока же возки проехали поодаль и остановились около небольшого дворца, выстроенного для Всеволода еще великим князем Ярославом.
Владимир осторожно вошел в незнакомые хоромы, пахнувшие запустением, огляделся. Здесь ему предстояло жить несколько недель, семья Всеволода собралась в Киев па долго.
К заутрене в храме Софии был большой сбор - па хорах собралось все Рюриково княжеское древо. Впереди встал великий князь Изяслав Ярославич со своими домочадцами - жепой, сыновьями, Мстиславом, Свято полком, Ярополком, дочерью Евпраксией. С правой руки от него расположилось семейство второго Ярославича - Святослава - рядом с ним стояла его княгиня и четверо сыновей, почти погодков, - Глеб, Олег, Давыд, Роман. Слева стоял Всеволод с княгиней и детьми - Владимиром и Янкой. За тремя старшими Ярославичами теснились, выглядывая из-за плеч первого ряда, другие сыновья Ярослава, их княгини и дети. Владимир впервые увидел вместе всех Ярославичей.
Изяслав был величав и спокоен, молился пе торопясь, с достоинством. На его челе порой появлялась благостная улыбка. Святослав же не спускал глаз со своих братьев, следил, чтобы пе выдвинулся кто из них вперед к перильт цам хоров. Его холодный, цепкий взгляд схватывал и людей, теспивпшхея внизу и глядевших че столько в сторону алтаря, сколько на княжеский Ярославов корень, и стоявшего во втором ряду племянника - Ростислава Владимировича, пытавшегося из-за спин старших князей хоть на пядь, но продвинуться вперед, и Изяславовых сыновей; и маленького Владимира, который был едва виден за складками пышных парчовых одежд отца и матери. Сам же Святослав будто невзначай, каждым поворотом тела все ближе подвигался к перильцам и был теперь уже хорошо виден всем прихожанам - невысокий, с одутловатым, бесформенным лицом, приплюснутым носом и беспокойными, ненасытными глазами. Вместе с ним подвигались вперед и его дети - Святославичи; они дерзко смотрели на Мономаха, будто он чем-то задел их, обидел. Изяслав покосился на брата, который уже на полсажепи вышел из первого ряда, и, ничего не говоря, снова углубился в молитву.
И после, на пиру во дворце великого князя, где дети поначалу сидели рядом со взрослыми, Владимир чувствовал разлитые в гриднице напряжение и тревогу: что-то происходило между детьми и старшими внуками Ярослава Мудрого. Там, в Пореяславле, Владимир не чувствовал этого напряжения: о своих братьях и племянниках князь Всеволод говорил мало и глухо, а при детях вообще не касался их имен. Здесь же вдруг все они предстали перед взором маленького Мономаха, и он почувствовал, что некоторые из родственников вовсе не являются истинными
друзьями его отца и его самого. Тяжелые взгляды бросал на пего быстро захмелевший бывший ростовский, а ныне Владимир о-в о льшский князь - белокурый красавец Ростислав Владимирович. Черниговский князь Святослав все время обращался к великому киязю Изяславу с какими-то непонятными, неясными словами, от которых Изяславу было явно не по себе. Всеволод настороженно молчал. Упоминались княжеские столы в Новгороде, Ростове, Владимире-Волынском, Смоленске.
Лишь на следующее утро боярин Гордята открыл Владимиру немногое из того, что волновало князей в хмельном застолье. Он пришел к княжичу, когда тот готовился к копной прогулке, положил руку на плечо: «Пойдем, княжич, погуляем, отец велел рассказать тебе кое-что».
После этой беседы впервые в душе Владимира были нарушены та стройность и спокойствие, которые царили в ней с тех самых пор, как он помнил себя.
Ростислав враг всем, сказал тогда старый боярин. Сын старшего Ярославича - Владимира, Ростислав не получил стола своего отца - Новгород: после смерти Ярослава братья свели его в Ростов, который испокон веков вместе с Суздалем тянул к
