камере нас должно быть десять человек, а находилось двадцать пять. Ладно, тесноту можно было перенести, неудобство, конечно, но вполне терпимое. Больше всего меня доставала местная вонь, все те сотни запахов, которые смешиваются в единое целое, и пропитывают собой все вокруг. На миг я закрыл глаза и попробовал разделить эти запахи: немытые тела, давно не стираная одежда, пот, хлорка, параша, чуть-чуть ваксы, это охрана заходила, прокисшая еда, еле заметный аромат анаши, табака, крови и заплесневевших стен. Б-р-р-р! Все вместе это такая мерзость, что в первые минуты моего здесь пребывания, за малым, не блеванул. Хорошо еще, что последние сутки ничего толком не ел.
Прошел час, второй, и вот, скрипнула ржавая железная дверь, и на пороге камеры появился он, тот, кого я и ожидал, Николай Буров по прозвищу Кара, исхудавший брюнет сорока пяти лет, с резкими чертами лица и не единожды сломанным носом. Узнал я его не сразу, так как от своих фотографий он отличался очень сильно, но это понятно, чай не в санатории наемник отдыхал, а в подвалах СБ.
Ни слова не говоря, Кара протолкнулся через скучившихся людей, подошел к левой шконке возле окна, как раз, где я стоял, и все так же молча, схватил лежащего на ней человека, судя по наколкам на пальцах рук, воришку, и резким рывком скинул его с лежака. Толпа глухо заворчала, но не возразила наемнику, так как авторитетных людей в ней не было, а в основном шушера всякая собралась, которая уже к вечеру рассосется.
Минуло минут десять, и все это время я простоял без движения лицом к окошку, ловя раскрытым ртом свежий воздух с улицы и краем глаза наблюдая за Карой, который начал осматриваться в камере, да так и застыл на мне своим взглядом.
— Слышь, гвардеец, — он все же заговорил со мной, — как звать тебя?
Повернувшись боком к стене, взглянул в его глаза, и сам спросил:
— А тебе зачем, дядя?
— Хм, — ухмыльнулся он, и я заметил, что половины зубов у него недостает, — лицо у тебя больно знакомое. Может быть, что встречались где?
— Все может быть, — пожал я плечами. — Земля, она круглая.
Кара кивнул на мою нашивку, на фоне заснеженного горного пика, падающего в атаке орла:
— Четвертая гвардейская?
— Она самая.
— За что здесь?
— Больно ты любопытный, дядя. Не лезь в душу и так муторно.
Наемник замолчал, и я, соответственно, тоже. Ближе к полудню из камеры одного за другим стали выдергивать заключенных, кого на суд, кого в другую камеру или на работы в пределах тюрьмы. Уже к обеду, когда принесли рыбную баланду, в камере осталось девять человек, и мне нашлась свободная шконка. Пообедав, прилег на доски, и только прикрыл глаза, как снова раздался голос Бурова:
— Гвардеец, а чего тебя не своим судом судят?
— Отреклись от меня камрады, так что теперь я гражданский.
— Было за что?
— Было. У меня контузия, пить нельзя, а я принял на грудь крепко, устроил драку в ресторане, патрульных из Народной Стражи поколотил, да и с безопасниками поцапался не по детски. Вот наш комбат и решил, что не нужен ему такой геморрой как я, и задним числом контракт расторг, — я посмотрел на него: — Как думаешь, дядя, что со мной будет?
— Патрульные это лет пять каторги, минимум, а если еще и госбезопасность обидится, то все десять.
— Они обидятся, — кривая усмешка на губах, — там есть, за что обиду затаить.
— Звать тебя как, боец?
— Саня. А вас?
— Дядя Коля, зови, не ошибешься. В каком звании был?
— Сержант.
— А батальон какой?
— Спец… Что за допрос, дядя Коля? Все, не хочу разговаривать.
Буров помедлил и произнес еле слышно:
— Понятно, спецназ.
Опять молчание, и снова Кара первым нарушает его:
— В походе на Дон участвовал?
— Да, — как бы нехотя выдавливаю я из себя.
— Ты не подумай чего, Саня, но я из тех мест родом, вот и спрашиваю. Как там сейчас?
— Плохо. Разруха, голод, болезни и реки химией травленые. А вы сами здесь, по какой причине, дядя Коля? На бандоса не похожи, а в тюрьме. Отчего так?
— Наемничал, и в нашем деле как, если твоя сторона выиграла, то тебе деньги, почет и свобода, а если проиграла, то шьют все, что только на себе потянешь.
— Ваша сторона, как я понимаю, проиграла?
— Не то слово, разгромлена в пух и прах. Про Туапсе слышал?
— Конечно, слышал, и говорят, безы с морпехами там потери солидные понесли. Ваша работа?
— Да, мои бойцы работали.
До самого вечера мы проговорили с Буровым, и я сам не заметил, как рассказал ему про свою службу, откуда родители, где родился и как жил. В общем, следуя рекомендациям эсбэшных психологов, был самим собой, простым и ясным парнем с незатейливой жизнью и судьбой нормального гвардейского вояки, который один раз оступился и его сдали. Кара, тот, напротив, про свою жизнь ничего толком и не рассказал, так, только какие-то байки и самые общие фразы.
После ужина, все той же самой пустой рыбной баланды, в руках у наемника оказалась малява, записка, которую ему передал выводной из охраны. Буров ее прочитал, нахмурился, потом присел на корточки подле моей шконки, и прямо спросил:
— Саня, вижу, что парень ты нормальный. Сегодня к отбою в нашу камеру пятерых мокроделов зашлют, чтоб меня завалить. Ты как, впишешься?
— Это не проблема, но сам понимаешь, дядя Коля, мне чужие дела совсем ни к чему. У меня суд через пару дней, и пойду я по этапу на каторгу, а там блатные. С ворами бодаться не резон, и хоть на здоровье я не жалуюсь, но толпой меня на зоне забьют.
— Санек, нормально все будет, обещаю. Мне бы ночь пережить и до утра дотянуть, а там мне побег организуют, и мы с тобой на пару уйдем.
— Поклянись, что это правда, — приподнялся я на локте. — Самым святым и дорогим для тебя клянись.
— Клянусь, памятью сына моего, Филиппа, что если выручишь ты меня, то и я тебя из тюрьмы вытащу.
Мы ударили по рукам и стали готовиться к встрече воровских киллеров.
Глава 17
Вольный город Трабзон. 07.05.2059
— А-а-а-а! — разнесся над футбольным полем торжествующий рев. Это значит, что местная команда забила очередной гол в ворота своих соперников.
